Когда тело говорит НЕТ. Цена скрытого стресса

Вероятно, вы помните разгневанное письмо ревматолога из первой главы, написанное в ответ на мою статью о Мэри. Я предположил, что детские переживания Мэри, связанные с насилием и с тем, что ее бросили родители, сформировали паттерн преодоления трудностей с помощью подавления эмоций и что ее склеродермия была отчасти результатом этого опыта. Врач заявила, что склеродермия является наследственным заболеванием и мои аргументы «не заслуживают никакого доверия». Она написала: «Эта статья вводит в заблуждение несведущую общественность и ошибочно возлагает ответственность за развитие склеродермии на жертв этого заболевания и их семьи». Теперь мы видим, что «перекладывание ответственности» здесь ни при чем. Главная проблема заключается в непреднамеренной передаче стресса и тревожности от одного поколения другому.

Другая моя пациентка, Кейтлин, тоже умерла от склеродермии. Ее заболевание протекало гораздо быстрее, чем у Мэри, поэтому не прошло и года после постановки диагноза, как она умерла. Я близко познакомился с Кейтлин лишь в последние месяцы ее жизни. Несмотря на то что я принимал у нее роды и оставался их семейным врачом, до того, как у нее обнаружили склеродермию, она также посещала женщину-терапевта в связи с личными проблемами медицинского характера.

Как и Мэри, Кейтлин была добрейшей души человеком. Она заботилась обо всех, кроме себя. Когда ее спрашивали о самочувствии, ее ответ всегда сопровождался теплой, застенчивой улыбкой, с помощью которой она пыталась оградить собеседника от физической и эмоциональной боли, которую испытывала. Она моментально переводила тему разговора на ту, что близка собеседнику и не касается ее личных проблем.

Я никогда не забуду наш последний разговор с Кейтлин у изголовья ее больничной кровати. Ее легкие и сердце едва работали; ей оставалось жить менее суток. Я поинтересовался ее самочувствием. Она сразу же переключилась на меня и спросила, что нового в моей жизни. С некоторой досадой я рассказал, что редакторы отказались от еженедельной медицинской колонки, которую я вел в местной газете. «Боже, — шепотом сказала она с сочувствующим выражением на лице, — вы, наверное, ужасно себя чувствуете из-за этого. Вы же обожаете писать». Будучи на волоске от смерти в результате неизлечимого заболевания, в сорок два года, оставляя четверых детей и мужа, она ни слова не проронила о том, как ужасно себя чувствует.

«Она всегда была жизнерадостной и неизменно приветливой, независимо от того, больна она или здорова», — рассказал мне в ходе последнего разговора ее муж, Рэнди. По его словам, Кейтлин «сдерживала в себе много эмоций», особенно когда была расстроена. Были две темы, которые она редко обсуждала: ее неизлечимое заболевание и детство. «Если она и говорила о своем детстве, то это была лишь пара приятных воспоминаний, которые у нее остались о том времени».

Рэнди считает: есть все основания предполагать, что приятных моментов в ее детстве было очень мало. Ее отец, успешный бизнесмен, был суровым и деспотичным надзирателем, чье слово считалось законом. Он очень резко критиковал Кейтлин, старшую из двух детей: «Мне казалось, что она считает, будто ее рождение стало для родителей большим неудобством. Что она появилась на свет слишком рано и была нежелательным ребенком».

Эти слова задели меня за живое. Кейтлин выступала против абортов, но не ожесточенно. Она знала, что я поддерживаю право женщин самостоятельно решать, сохранять им или прерывать свою беременность. Наши отношения были основаны на взаимном уважении, и однажды она обратилась ко мне с призывом перестать направлять пациенток в клиники для аборта. В письме говорилось: «Если бы аборт был разрешен законом в то время, когда я была на стадии зародыша, то я бы не появилась на свет». По словам Рэнди, в глубине души она чувствовала себя нежеланным ребенком.

Когда Кейтлин находилась на последней стадии заболевания, произошла ситуация, от которой, по выражению Рэнди, у него на глазах выступили слезы: «Мы сидели на кухне, а вокруг лежали все эти таблетки, которые она должна была принимать. Она ужасно себя чувствовала. Неожиданно она заплакала и сказала: „Жаль, мамы нет рядом“. А ее мать жила всего в паре кварталов от нашего дома. Они были не настолько эмоционально близки, чтобы мать пришла, утешила, помогла или обняла ее. В этот момент у нас дома находилась домохозяйка. Она была на кухне и мыла холодильник. Она настолько расчувствовалась, что подошла и обняла Кейтлин. Я подумал: какой ужас — человек, который едва ее знает, проявляет к ней больше сочувствия, чем родная мать.

Я не хочу винить родителей. Достаточно посмотреть на историю их семьи — отец ее матери ушел из семьи, когда она была совсем крохой. Она росла без отца, а ее мама (бабушка Кейтлин) была вынуждена преодолевать все трудности в одиночку».