В тот момент единственным человеком, которому, к счастью, были безразличны все эти мелочи относительно написания песен, оставался Джон Бонэм, который начал испытывать на себе вполне ожидаемые последствия вынужденного годичного отъезда из дома. Однажды вечером во время сессий на SIR он приехал в Rainbow, где сел у бара и заказал двадцать «Черных русских» — залпом опустошив половину из них. Сделав оборот на своем стуле, он заметил знакомое лицо, Мишель Майер, которая долгое время была партнером продюсера и лос–анджелесского светского льва Кима Фоули. Ужинавшая Майер взглянула на него и улыбнулась. Бонзо не ответил улыбкой. Вместо этого он набросился на нее с кулаками, ударив ее по лицу и столкнув со стула. «Даже не смотри на меня так больше!» — проорал он.
Группа окончательно покинула Лос — Анджелес в конце октября: Джимми неожиданно настоял на их переезде из–за особенно разрушительного урагана, который пронесся над побережьем Малибу, воспринятого им как дурное предзнаменование. По дороге в Мюнхен, где для завершения альбома была забронирована студия Musicland, Бонзо вырубился, выпив несколько больших джин–тоников, пару бутылок белого вина и шампанского. Он причинял столько беспокойства остальным пассажирам бизнес–класса, что те умоляли стюарда не будить его, когда принесли обед. Когда через несколько часов Бонзо пришел в себя, он описался. Накричав на Мика Хинтона, его личного роуди, он заставил его стоять перед ним, пока он менял штаны, а потом посадил Хинтона в свое мокрое кресло, в то время как сам занял место Мика в салоне эконом–класса.
Расположенная в подвале отеля Arabella студия Musicland была красивой и современной, скудно обставленной с упором на функциональность. Thin Lizzy только что записали там дополнительные дорожки для своего альбома
Работая сутки напролет — в студии всегда была полночь, — Джимми проводил там по три дня за раз, отдыхая на полу. «Группа записала основные треки и уехала, — вспоминал он, — оставив меня с [инженером] Китом Харвудом работать над дополнительными дорожками. Мы договорились: тот, кто просыпается первым, будит второго, и мы продолжаем студийную работу». В результате Пейдж по–прежнему остается чрезмерно горд тем, что изначально он называл просто «мюнхенской пластинкой», ведь итоговое название не было выбрано, пока они не разработали дизайн обложки. «Это был очень, очень глубокий альбом, — сказал мне Джимми. — Роберт попал в аварию, и мы не знали, восстановится ли он. Он ходил на костылях и пел, сидя в кресле–каталке». Или, как сказал в то время Плант, альбом был «нашим вызовом всему. Неудачам и судьбе…»
Однако главный элемент, который помогал Пейджу теми долгими «глубокими» ночами, проведенными в студии, был гораздо более прозаичен. Как впоследствии вспомнит Коул, «один из наших роуди… вытащил мешок наркоты из кармана пальто. «Тут полно джанка, и он хорош“, — сказал он. С его помощью я нашел местного дилера неподалеку от студии». Для Пейджа — а вскоре и Бонэма с Коулом — героин перестал быть «восстановительным» наркотиком, который можно было принимать время от времени, и превратился в предмет зависимости. Первые признаки этого Коул заметил во время работы над альбомом, на встрече в Лос — Анджелесе, когда Пейдж наедине пожаловался ему на странные боли и постоянный насморк — классические симптомы отказа от героина. Потом, в конце их визита, когда они вместе ехали в аэропорт, как Коул описывает это в своей книге
«Что ты имеешь в виду?» — спросил Коул.
«Героин. Думаю, я попал. Это ужасно».
«Ты пробовал прекратить?»
«Пытался, но я не могу. Это настоящий отстой».