В беседе в Ником Кентом в 2003 году Джимми сказал, что в основном помнит, что в Окленде «было на редкость отвратительно» везде, не только за сценой, но и в самой толпе. Во время второго и последнего концерта «все, что я видел, — это как люди осаждали ограждение и пытались прорваться за него. Было противно играть перед всем этим. Весь день был ознаменован очень мерзкой, тяжелой энергией. Не знаю, что за столкновение произошло между Питером и Биллом Грэмом, но знаю, что ситуация за кулисами стала угрожающей. Наши люди избили одного из охранников Грэма. Разразился скандал, весьма гнусный, но тогда все так и происходило, поэтому по сути «подобное притянуло подобное»».
Он чувствовал, что Грант «очень, очень переживал из–за своего развода» и, как следствие, его рассудительность тоже страдала. «Происходило много насилия, но от группы это скрывали, поэтому мы редко узнавали о чем–либо. Только под конец я увидел, как оно проявляется. К тому времени дела уже были чрезвычайно серьезны и все крайне далеко отошло от истинного духа группы. Недостатки организации совершенно вышли из–под контроля, и мощь группы стала использоваться чудовищно неверно. Люди вокруг нас злоупотребляли нашей силой».
Через шесть месяцев Грант, Бонэм, Коул и Биндон отказались признать себя виновными в нападении. Суд, однако, признал виновность всех четверых и приговорил их к штрафам и отложенным тюремным срокам. Матзоркис также подал иск на взыскание с группы 2 миллионов долларов компенсации за причиненный ему ущерб, но, так как никому из четверых лично не было приказано появиться в суде, слушание так и не состоялось. Грэм был возмущен столь малым наказанием, но ему не оставалось ничего, кроме как публично осудить их. «Никогда больше, будучи в здравом уме, я не стану работать с ними», — сказал он. Через несколько лет Грант сознался, что он глубоко сожалеет о случае с Матзоркисом. По мнению Грэма, которое тот выразил в собственной автобиографии, Грант был так расстроен, что в открытую рыдал перед своим другом, менеджером Dire Straits Эдом Бикнеллом. «Я не хочу, чтобы обо мне думали, что я плохой человек», — говорил он ему. Но было уже слишком поздно, чересчур поздно.