Когда-то там были волки

— Полагаю, сегодня, посмотрев на этих козявок, я стал относиться к ним чуть лучше.

— Но почему? Почему ты их не любишь?

— Здесь живут хорошие люди, они много работают. Я не хочу, чтобы они боялись. Страх порождает опасность, и неважно, обоснован он или нет.

9

Я, видимо, ожидаю Дункана, потому что от стука в дверь оживляюсь, и собственная пылкость мне не нравится, но на пороге оказывается Стюарт Бернс. Эгги уснула, и я тоже была недалека от этого, убирая на кухне после ужина и мечтая опустить голову на подушку. Когда сестра здорова, она много готовит и занимается хозяйством, пока я на работе, но когда она плохо себя чувствует, то очень устает, и я делаю домашние дела перед сном сама.

— Можно вас на два слова, мисс Флинн? — говорит Стюарт.

Чтобы не разбудить Эгги, я выхожу на крыльцо и закрываю за собой дверь. Стюарт возвышается надо мной, и, оказавшись с ним один на один, я ощущаю жутковатый холодок.

— Вы должны мне две тысячи фунтов. — Его тон не такой приветливый, как при нашей первой встрече, но и не бурлит гневом, как в пабе; он нейтральный, сдержанный.

— Я знаю, Стюарт. Мне нужно время, чтобы собрать такую сумму. Моя работа не приносит много денег.

— Позвоните родителям, наверняка они могут вам помочь.

Я хмурюсь.

— Откуда вам знать, что могут или не могут мои родители?

— В общем, решайте, потому что мое терпение на пределе. — Он придвигается ближе, наслаждаясь своим преимуществом в росте, а я до чертей терпеть не могу эти мужские фокусы, а потому не отступаю, чего он желает добиться, а вскидываю голову.

Убирайтесь с моей территории.

— Найдите деньги, которые вы мне должны. И не приносите их домой: я не хочу, чтобы вы тревожили мою жену. Я буду приходить каждый вечер, пока не получу свое, так что не утруждайте себя.

Стюарт садится в свою машину и уезжает.

Я не осознаю этого, но ноги сами несут меня к дому Дункана, и когда я прихожу туда, руки у меня так замерзли, что больно стучать в дверь.

Увидев меня, он сперва ничего не говорит.

Потом:

— Тебя бросает то в жар, то в холод, юная волчица.

Он прав: так и есть, я непредсказуема.

— Извини, — говорю. — Я пойду.

Он берет меня за руку, чтобы удержать.

Мы не спим, а лежим нагие на противоположных концах его кровати, в комнате зажжена лампа, и от камина исходит тепло. Пахнет дымом горящих поленьев и еще чем-то, что отчетливо вызывает в памяти мастерскую отца; я не могу определить этот запах, но из-за него чувствую себя как дома. Фингал спит на коврике около очага, хвост его время от времени дергается в ответ на то, что он видит во сне.

В таком мягком свете я могу смотреть в лицо Дункана часами, вечно.

— Вот как, значит, ты удерживаешь своих любовников? — спрашивает он меня. — Заставляешь ждать, когда им что-нибудь перепадет?

Я прячу улыбку.

— Не говори «любовники». — Потом: — А как насчет твоих возлюбленных?

— А что с ними?

— Как ты любил их?

Он задумывается, держа в ладони мою ступню.

— Без должной самоотдачи.

Я жду продолжения.

— Несколько женщин, которых я знал, всегда хотели от меня того, чего я не мог им дать, и, наверно, это я виноват, не сумел им это объяснить. Прикидывался полноценным мужчиной, как сказала одна из них.

Я ошеломлена. Хочу спросить его, что он имеет в виду, что именно делает его неполноценным.

— Все они… мы скользили по поверхности. Вряд ли я хорошо знал их, и они обо мне тоже мало знали, меня это устраивало. А дальше всё разворачивалось по одному сценарию. Я говорил, что не хочу детей, они мне не верили, думали, мне нужно время, и, возможно, со многими мужчинами так и происходит, может, они не знают себя, и это определенно относится ко мне, но правда и то, что я не вижу себя в роли отца, наверно, я был бы слишком самим собой, а это непростительно, — выпаливает он на едином дыхании.

Я понимаю, о чем он толкует. До мельчайших подробностей. Когда мне исполнилось тридцать лет, почти в тот же самый день я начала думать о ребенке. Мое тело говорило мне: «Вот для чего ты пришла в этот мир, вот в чем весь смысл». Я не верила в существование этих тикающих биологических часов, пока не почувствовала, как они бьют. Моя натура хотела заботиться о потомстве, стремилась любить и защищать. Эгги не испытала подобного зова природы, у нее не было такой паники. Как оказалось, судьба рассудила по-своему: ее лишили способности к деторождению, и то же самое событие отняло эту потребность во мне, уничтожило полностью, словно ее никогда и не было. Все хорошее у нас забрали.

Дункан подносит мою ногу к губам и целует ее; я закрываю глаза.

— А твоя мать? — спрашиваю я. — Какой она была?

— Доброй, — отвечает он. — Это я помню лучше всего. Ее нельзя было обидеть. Она обо всех заботилась, даже если кто-то плохо себя вел. В любой ситуации она сочувствовала людям. Сила такого рода, наверно, чаще дается женщинам, чем мужчинам.

— Не всем.

Следует молчание, и потом он спрашивает:

— Какой каприз привел тебя сегодня сюда?

— Ко мне заявился Стюарт Бернс.

Дункан напрягается.

— Это еще зачем?

— Забрать свои деньги, которых у меня нет.

— Он угрожал тебе?

— Он плохой человек, Дункан.