Когда цветут камни

— Здравия желаю, товарищ, генерал! — проговорил Леонид, вытянув здоровую руку вдоль бедра. Варя тоже по-солдатски стала смирно.

— Здравствуйте. Привет вам из фронтового госпиталя.

Варя обрадовалась:

— Вы были у Максима?

— Был. Шлет вам привет. Жив и поправляется. Беседовал с ним. Ну, ну, опять слезы? Брат, можно сказать, из мертвых воскрес, а она плачет…

— Я не буду. Спасибо вам… — Варя улыбнулась сквозь слезы.

Прибежал начальник госпиталя, стал докладывать, как положено по уставу при встрече старшего начальника, но Бугрин прервал его:

— Я собрался на прогулку, видишь, и девушка с нами… Ну ладно, проводи меня к тем, что сегодня прибыли.

Варя и Леонид последовали за ними.

Раненые встретили Бугрина кто как мог: кто встал, кто приподнял голову от подушки, кто приветливо взмахнул рукой.

Бугрин наклонился над солдатом, лежащим на ближайшей к входу койке. Ноги солдата были в гипсе. Грудь богатырская, плечи едва не шире койки. Это был знакомый Бугрину артиллерист из дивизиона тяжелых орудий.

— Где же тебе по ногам-то попало?

— Вчера в Берлине. Но я не горюю… Человеческая кость легко срастается. Говорят, если лошадь ногу сломает, ну, тогда ей каюк: конские кости не имеют такой способности. Балкой мне по ногам попало. Немецкого мальчонку из-под развалин выручил, и, так сказать, обвал получился.

И Бугрин вспомнил и звезды на стенах рейхстага, и немецких ребятишек, бегающих по развалинам за советскими солдатами-минерами.

— Сами же немцы меня сюда на руках принесли, — добавил артиллерист.

На соседней койке лежал Алеша Кедрин. Он отодвинулся на край своей койки, приглашая Бугрина присесть.

— Как же ты, Алеша, оплошал? Конец войны, а ты в госпиталь угодил, — пошутил Бугрин.

— На мину наскочил, и вот… по самое колено, — пожаловался Кедрин, кусая губы.

— Ну, ну, гвардеец, губы-то зачем кусать?

— Досадно, — с трудом произнес Алеша. — Войну-то пришлось заканчивать боями с этими проклятыми власовцами. Собственно, боев-то больших и не было. Как узнали они, что сталинградские полки на них направлены, так и пошли сдаваться. Самого генерала Власова в окружение взяли. На танках мы его окружили. Позавчера. Выскочили мы на одну высотку и видим: внизу по проселочной дороге вереница легковых машин маневрирует. Мы наперерез. Остановили, спрашиваем: кто такие, куда? Отвечают по-русски: дескать, с дороги сбились. И тут один шофер шепнул нашему капитану Лисицыну: «Власов здесь». — «Где?» Мы пошли по машинам. Власов уже успел переодеться в гражданское… Ну, в общем, взяли мы его, губы у него трясутся, смотреть противно. А потом и повалили к нам власовцы, с поднятыми руками со всех сторон. Туров, разведчик наш, один целую сотню взял в плен. На родину их, видать, потянуло или еще что, не пойму. Присмотрелся я к ним — плюгавые такие, в глазах пустота, и подумал: партизаны безголовые, трусы, потому и предатели…

— Да, в каждой трусливой душе живет предатель, — согласился Бугрин.

Варя стояла у окна, прислушиваясь к разговору Бугрина с Алешей Кедриным. Перед окном зеленела листва кленов. Чуть поодаль кудрявились акации. Вот-вот зацветет и сирень, над ее верхушками уже заголубел воздух. А там, между аллеями, точно солнечные диски, пламенели клумбы. Они цвели множеством ярких цветов. Любила Варя цветы, всегда улыбалась им, но сейчас ей показалось вдруг, что и клумбы и листва деревьев черные. Ей стало страшно. Она побоялась взглянуть на небо: а вдруг и солнце черное?

«Василий, Василий, что ты наделал?» — прошептала она.

Василий в это время был уже за Эльбой, в американской зоне. Американские солдаты отзывались о советских воинах так дружественно и уважительно, что назови он себя настоящим именем власовского офицера, они немедленно взяли бы его под конвой и направили на восточный берег для передачи в руки русской комендатуры.

Впрочем, Василию повезло: он попал под покровительство одного человека, назвавшего себя военным корреспондентом какой-то американской газеты. Корреспондент сказал, что ему нужны хорошие ребята, знающие русский язык. От него же Василий узнал, что батальоны РОА разбиты, а генерал Власов схвачен коммунистами и, конечно, будет расстрелян[6].

В голосе корреспондента Василий уловил нотки сожаления: по всему было видно, что в связи с генералом Власовым у него рухнули какие-то планы. И Василий сознался ему, что состоял при Власове адъютантом.

«Корреспондент» насторожился и повел себя так, словно попал в засаду, словно вокруг него были не американские, а советские солдаты. Приложив палец к губам, он дал понять: при солдатах об этом ни слова. С этой минуты и сидит Василий в комнате с занавешенными окнами, как волчонок в мешке, боясь показаться на глаза американским солдатам.