Когда ты рядом. Дар

И если у меня есть хотя бы слабое представление о морали, продолжал он, если мне хочется показать, кто я на самом деле… Я прервал эту тираду и обратил его внимание на то, что не ему учить меня морали. Тогда он сказал, что мне не следует примешивать личные… он замялся… личные обстоятельства. Речь, мол, идет о вещах намного более значимых. Я сказал, что он не изменился с тех пор, как читал в Трокадеро дурные стихи. А это лишь новые дурные стихи. Он медленно кивнул:

— Правильно ли я понял, Аксель, что ты не хочешь подписывать?

— А почему, черт возьми, я должен это подписывать? — сказал я. — По мне, что одна организация, что другая, все равно. Я преподаватель, а не политик.

— И фокусник, — едко сказал Виктор. — С благословения Финна Халворсена [13]. Ты тщательно выбираешь себе друзей.

— Да, я фокусник. И, как уже сказал, не политик. Все это мне в высшей степени безразлично. Все, что ты говоришь, Виктор, все, что ты делаешь, мне в высшей степени безразлично.

Я помню, что как раз в тот момент задумался, где же Герд. Иногда она ночевала у него. Ждала ли она его сейчас там? Может, они сегодня весь вечер просидят у него в гостиной, насмехаясь надо мной? Я собрался с мыслями.

— Тебе пора, — сказал я.

Я вышел в прихожую и открыл дверь. Он прошел за мной, но у порога остановился и положил мне руку на плечо. Я стряхнул ее.

— Давай поговорим, — предложил он.

— Иди к черту! — ответил я.

— Боишься? — спросил он.

— Боюсь? Чего мне бояться?

— Боишься подписывать, боишься того, что может случиться, если ты подпишешь. Боишься за себя самого, за Герд, за маленькую Алисе, наконец.

— Убирайся, Виктор!

— Потому что, если это действительно так… если ты на самом деле боишься подписать, я специально пришел предупредить, что страшнее для тебя — не подписать…

— Никогда я не был напуган меньше, чем сейчас, — перебил я. — Прощай!

Я вытолкнул его за порог. Он был тяжелее, чем я ожидал, и намного крупнее, мне пришлось поднапрячься, но в конце концов я его вытолкнул. Закрыв за ним дверь, я вдруг разрыдался.

* * *

Когда война закончилась, я понял, что Герд захочет бросить меня. Это был лишь вопрос времени. Однако же, когда она наконец сообщила об этом, я не был готов. Мне надо сказать тебе кое-что, Аксель. И этот разговор будет очень неприятным!Я был трусом.

—  Аксель Грутт трус?

— Да. Трус.

Я не хотел, чтобы она уезжала. Я хотел, чтобы она осталась со мной. Я боролся. Это был единственный раз, когда я действительно боролся. Я ожесточился. Борьба ожесточила меня. Я слышал, как угрожаю Герд, что отниму у нее Алисе. Я заставлю вмешаться правосудие, подчеркнул я. Разве она не изменяла мне еще до рождения дочери, когда сбежала к нему?

Она защищалась. Она сказала:

— Они не отнимут у меня Алисе из-за Виктора. Он герой войны, Аксель. А ты кто?

Она плюнула на пол.

— Я добьюсь вмешательства правосудия, Герд. Они отнимут у тебя Алисе, — повторил я. — Даже думать не станут.

Она подошла ко мне совсем близко и посмотрела мне прямо в глаза.

— Ты ведь не знаешь, твоя ли она дочь, — прошептала она.

Я смотрел на нее. Меня будто парализовало. А потом я поднял руку для удара.

— Моя! — выкрикнул я. — Алисе мой ребенок! Не надо, Герд! Только не это!

Я опустился на диван и зарыдал. Герд ушла в спальню и легла на кровать. Чуть позже я пошел за ней и лег рядом. Я гладил ее лицо, шею.

— Прости меня, — шептал я. — Прости.

Заплакав, она обняла меня и прижалась ко мне. Я гладил ее по лицу. В моих объятиях она обмякла. Я чувствовал ее руки повсюду на своем теле.

—  Не так быстро, Герд, нет.

Но она не слышала.

Она покрывала меня поцелуями.

Я собирался посмотреть семичасовые новости, но, когда включил телевизор, они давно уже кончились. Сегодня все идет наперекосяк. Все. Я снял костюм, стянул рубашку и повесил все в шкаф. Обувь я поставил в коридоре, и парадные ботинки, и кроссовки. Я достал чистую пижаму в синюю полоску и надел ее. Уже почти одиннадцать. Скоро спать.

* * *

Перед сном я часто слушаю фортепианную музыку Шуберта, но сегодня мне хочется слушать песни. Я ставлю «Зимний путь». Мой почти оглохший сосед, тот самый любитель музыки, к счастью, уехал. Уже много дней из его квартиры не доносится ни звука, должно быть, уже не одну неделю. Может, он умер? Некоторые ложатся спать и больше не просыпаются. Ну куда бы он мог уехать? Друзей у него нет. Гостей он никогда не принимал и сам никуда не ходил. Так оно и есть. Наверное, правда умер. Прими Господь его душу.

Поет Фишер-Дискау. Я оглядываю темные комнаты. Когда после смерти Герд я переехал сюда, то из дома, где мы жили, перевез только зеркало в позолоченной раме, которое теперь висит в коридоре. Здесь я никогда не чувствовал себя дома. Я это и раньше говорил, и сейчас повторяю. Мы с моей привычной обстановкой не подходим друг другу. Вот так-то.

Я сажусь на диван. А потом как будто встаю, отхожу к окну и поворачиваюсь.