Когда убивают футбол: игра по-русски

Квартира Ницковой находилась в элитном четырнадцатиэтажном доме, неподалеку от станции метро «Рижская». У входа в подъезд переговорное устройство, кодовая система, внизу — верзила охранник в камуфляжной форме с металлическим значком фирмы на груди.

Поднявшись на шестой этаж, Корначев с Журавлевым позвонили в шестнадцатую квартиру. Здесь их уже ждали. Из прихожей прошли в просторную, со вкусом обставленную гостиную: импортный гарнитур из карельской березы, картины на стенах, похоже — подлинники. Навстречу поднялись ребята из МУРа, подчиненные Журавлева. Помимо них, в комнате находился незнакомый лысоватый блондин средних лет в легком костюме и темных очках. Он растерянно встал при появлении вошедших, отложив в сторону какой-то журнал в красочной обложке.

— Только мы вошли, товарищ подполковник, заперли дверь, как вскоре я услышал, что кто-то открывает наружный замок, — доложил один из оперативников. — Мы чуть подождали, и этот гражданин своими ключами отпер обе двери: и наружную, и внутреннюю. Пришедший представился, что он — Лебедянский Лев Романович, профессор Института мировой литературы, друг Екатерины Ницковой. Затем добавил, что здесь неоднократно бывал, имеет собственные ключи от квартиры.

Лебедянский пригладил редкие светлые волосы, мимоходом поправил галстук. Глядя на Журавлева, единственного из присутствующих в милицейской форме, он сказал:

— Вы, как я понимаю, из органов. Наверное, нам необходимо объясниться…

Назвавшись профессором Института мировой литературы, Лев Романович ничуть не покривил душой. Живя на вполне приличную, потом очень скромную и, наконец, чисто символическую зарплату, он занимался любимым делом с начала своей научной литературной деятельности вплоть до середины девяностых годов.

О, великая эпоха перестройки! Едва она грянула, как даже очень образованные люди, а таковым, безусловно, являлся профессор столь престижного института, оказались ввергнутыми в пучину нищеты или рискового бизнеса и экономических приключений. И если бы не знакомство с Ницковой, происшедшее около двух лет назад, когда они, возвращаясь из Санкт-Петербурга, оказались в одном купе, еще не известно, как бы сложилась судьба известного литературного критика.

… «Красная стрела» шла полупустой, после взаимных улыбок между ночными попутчиками завязалась непринужденная беседа. Что и говорить, Ницкова, к тому времени возглавлявшая солидное книжно-журнальное издательство «Фаворит», оказалась бесценной находкой для скромного, едва сводящего концы с концами профессора.

Лев Романович не издавался уже несколько лет, понятно, не по своей вине. Сейчас мало кого интересовали его исследования творчества даже таких великих поэтов, как Борис Пастернак и Анна Ахматова. Потоки детективов, дамских романов и прочей макулатуры запрудили республики бывшего Союза.

— Конечно, Лев Романович, я как женщина слабовольная и без комплексов предпочитаю более легкое чтение, — кокетничала Ницкова. — Чейза или Пронина на ночь. Но почему бы не помочь достойному человеку? Заходите со своими трудами, что-нибудь придумаем. В юности я просто обожала лирические стихи, возврат в прошлое одинокой женщине не помешает.

— Не против? — Лев Романович извлек из портфеля бутылку выдержанного армянского коньяка и две маленькие серебряные рюмочки, которые всегда брал с собой в командировки. А вдруг экспромтом понадобится угостить коллегу — оппонента по защите диссертации, или приглянувшуюся аспиранточку, в надежде на взаимное расположение. Ничто человеческое не было чуждо профессору Лебедянскому. Он был холост, свободен, к тому же обожал молодых сексапильных женщин…

Коньяк закусывали шоколадом. Он вдохновенно читал любимые стихи. Начав с классики, осторожно перешел к куртуазной поэзии. А какую женскую душу не тронет тонкая возбуждающая лирика?

И вдруг, неожиданно для себя, он начал читать Евгения Евтушенко:

— Постель была расстелена,
А ты была растеряна.
А что потом, а что потом? —
Ты говорила шепотом…

…Жаркие податливые губы обжигали поцелуями. От тонкого аромата французских духов кружилась голова: «Так нельзя», — мысль угасала в сознании, а руки настойчиво касались легкой, почти воздушной кофточки женщины, не оказывающей даже видимого сопротивления.

Долой, долой все, что мешает, сковывает движения и желания, скрывает, жаждущее объятий, горячее женское тело!

…При воспоминании о той волшебной ночи он сразу возбуждался… Катя отдавалась страстно, самозабвенно. Она была явно неординарной, во многом одаренной женщиной…

Он тоже оказался на высоте и понравился Екатерине. Ницкова при прощании дала Лебедянскому свою визитную карточку. Несколько дней профессор не звонил, собирался с духом. Как вдруг Екатерина Борисовна позвонила сама. А месяц спустя, прекрасно изданная книга в красочном переплете с портретом Льва Романовича на обороте суперобложки поступила в книжные магазины столицы.