Когда уходит земной полубог

На постоялом дворе порешили не останавливаться — вдруг кто-нибудь узнает царевича в лицо, передаст воеводе. Быть беде! Лошадей завернули на подворье Тезикова в пригородном посаде. Здесь и переночевали в душной избе. У Тезикова ребятни сам-шест, так и зыркают с печки любопытными глазёнками. Царевич посмотрел на них, улыбнулся, приказал Михалычу одарить ребятишек вяземскими печатными пряниками — вёз их в подарок матушке. С тоской посмотрел на слюдяное окошечко: в своём Отечестве царский наследник должен таиться, яко тать! Но поутру тоски как не бывало: отдохнувшие лошади вихрем неслись по крепкому снежному насту, утро стояло весёлое, морозное, солнечное. Отлетела, растаяла тоска-кручина, и окатила вдруг приближавшаяся радость: через час-другой сбудется заветное и после восьмилетней разлуки увидит он самого близкого человека на земле — матушку родимую и любимую! В морозном солнечном блеске засияли многочисленные купола соборов и церквей. Суздаль, будто сказочный град Китеж, выплывал навстречу.

А синь-то, синь-то в небе какая! На суздальском подворье протопопа царевич выскочил из возка и даже зажмурился — и от солнечного яркого света, и от бездонной небесной сини.

   — Такое голубое и глубокое небо токмо на Руси и бывает! — весело откликнулся Яков, поспешая в просторную пятистенную избу, где на крылечке его поджидала мать-старушка.

После обеда царевич прилёг отдохнуть в чистой спаленке, а протопоп поспешил в Покровский монастырь спроведать мать игуменью, узнать, безопасен ли монастырский двор?

   — И вечно Яков замышляет, вечно ему покоя нет! — ворчала старушка, собирая со стола. — Чует моё сердце, быть беде! — Она тоже была мать и тревожилась сейчас за своего сорокалетнего Якова, как за какого-то малолетку.

   — И, полно, матушка, ничего с братцем не случится! — успокаивала её младшая дочь, помогавшая убирать посуду. Ольга верила в старшего брата и его деяния, пожалуй, поболе всех на свете и всегда ждала от него чуда. И вот чудо постучало в их скромный дом: явился гость нежданный, царевич — красавец писаный. Как всякая засидевшаяся в девках невеста, Ольга тотчас влюбилась в заезжего гостя и во время обеда глаз не могла оторвать от царевича, пока братец не фыркнул гневно. «А чего фыркать-то! Сам, чать, привёз!» — сердилась Ольга даже на брата и нет-нет да и забегала в спаленку царевича — то взвар медовый на стол поставит, то ноги пуховым одеяльцем прикроет, а на деле просто на притомившегося с дороги сказочного гостя полюбоваться.

   — Путь свободен, царевич! — растолкал уснувшего Алексея отец Яков. — Матушка игуменья прикажет после вечерни ворота тотчас не закрывать. Так что едем! — Алексей вскочил как встрёпанный, прислушался. Долетал тихий вечерний перезвон. И снова охватила нечаянная радость: он впервой не убоялся отца, поступил по своей воле и сейчас вот увидит матушку!

Монастырские ворота и впрямь не были закрыты, возок, проскрипев по широкому подворью, остановился у маленькой отдельной кельи-избушки, где проживала старица Елена, в миру царица Евдокия Лопухина. На крыльце к царевичу бросилась женщина в тёмном монашеском одеянии (в густых сумерках сразу и не разобрать!), и шею царевича обвили тонкие нежные руки. И тут на Алёшу дохнуло чем-то таким знакомым и, казалось, навеки забытым с детства, что царевич понял — матушка! Наклонился поцеловать её заплаканное лицо и сам вдруг заплакал.

   — Ну что ты, Алёша, что ты! — Евдокия забыла про свои радостные слёзы и провела сына в скромную келью. Отец Яков остался сторожить на крыльце, дабы кто не помешал долгожданной встрече.

   — Большой-то какой ты у меня вырос! — Вытирая слёзы сына, Евдокия внимательно рассматривала такое дорогое и любимое лицо и одновременно отмечала: а на отца, слава Богу, почти и не похож! Разве что глаза?

   — Рад-то я как, матушка! — Алёшка хлюпнул носом совсем по-детски. Так он всхлипывал (она это хорошо помнила) после страшной сказки аль от плохого сна.

Меж тем в дверь постучали, и вошёл Михайлыч, таща дорожный сундучок.

   — Глянь, матушка, какие я тебе подарки привёз! — Алексей окончательно пришёл в себя: оживился, доставая московские гостинцы: изюм и орехи, заморские цитроны и восточные сладости.

   — Спасибо, сыночек, спасибо! — Евдокия не могла налюбоваться на своё чадушко: в груди широк и талия тонкая — хорош молодец! Только вот на лице желтизна — уж не печень ли больная?

   — А вот и бутылочка заветная! Вино фряжское, Александр Данилович намедни из своих погребов прислал! — Царевич хотел было уже открыть бутылку, но увидел, что матушка вдруг побледнела.