Когда умирают боги

— Предводители, поддержавшие Стюартов, были все перебиты или сосланы много лет тому назад, а их воины лежат в безымянных могилах… или насильно увезены и Америку. Кроме того, восстания имели больше отношения к Шотландии, чем к Стюартам. Какой интерес может быть у шотландцев к какому-то итальянскому князьку, чья прапрабабка оказалась дочерью Карла Первого, а вовсе не Якова Первого?

Гендон был прав: если не считать романтического ореола, связанного с потерей трона, новый претендент на престол, принявший пальму от Стюартов, не вызовет большого энтузиазма в Шотландии. Да и само движение якобитов не очень привлекательно для тори сегодняшнего дня. Династия Ганноверов была истинным бедствием для прежних тори. Но между политиками начала восемнадцатого века и сегодняшними не было почти никакого сходства. Французская революция нагнала страха на нынешних тори, и они не только не сочувствовали католикам, а наоборот, превратились в яростных защитников англиканской церкви, которая противостояла религиозной толерантности как католиков, так и диссентеров.[13] И теперь, по иронии судьбы, за толерантность выступали виги.

Но было бы сложно представить, что виги станут поддерживать реставрацию Стюартов. Хотя бы в этом виги не изменились. В то время как тори, отвернувшись от реформы, ратовали за неприкосновенность частной собственности, виги по-прежнему посвящали себя борьбе за ограничение власти короны и приписали себе достижения Славной революции.

Отец и сын продолжали прогулку, утренний туман начал рассеиваться под напором холодного ветра, из-за которого парк по-прежнему был пуст, если не считать одного-двух одиноких всадников. Гендон выдержал паузу, что-то обдумывая, после чего изрек:

— Это все из-за ожерелья? Ты из-за него занялся расследованием?

Себастьян вгляделся в строгий отцовский профиль. Они никогда не были особенно близки, даже в золотые годы раннего детства Себастьяна, когда все те, кого он любил, были еще живы — и мать, и братья, Ричард и Сесил. Затем наступило черное лето, когда умерли Сесил и Софи, и в какой-то момент Себастьяну показалось, что граф чуть ли ненавидит его, ненавидит за то, что этот сын живет, тогда как остальных не стало. Со временем Себастьян увидел признаки возродившейся отцовской любви, хоть и довольно суровой. Но прошлое не вернулось, и теперь виконту казалось, будто между ними заново выросла стена молчания и недоверия. Себастьян не представлял, как ее преодолеть.

— Отчасти, — просто ответил он.

Виконт так и не поинтересовался у маркиза Англесси, каким образом у его жены оказался старинный талисман, некогда подаренный валлийской колдуньей своему возлюбленному из рода Стюартов. Он посчитал расспросы не совсем этичными, раз у него был личный интерес к ожерелью. Но сейчас он начал подозревать, что трискелион мог сыграть гораздо более важную роль в смерти Гиневры, чем он поначалу полагал.

ГЛАВА 31

— «Царица, умираю. Умираю. Дай мне сказать… У Цезаря проси о милости и сохраненьи чести».[14] — Марк Антоний выжидательно посмотрел на Клеопатру.

Кэт в театральном костюме с надетым поверх фартуком, чтобы защитить его во время репетиции, уставилась в темный партер, где стоял какой-то господин в низко надвинутой шляпе.

Зал был пуст, театр затих, лишь где-то вдалеке слышался стук молотка да уборщица подметала пол, забросанный апельсиновыми корками после вчерашнего представления. Никого из посторонних на репетицию не пускали.

— «У Цезаря проси о милости и сохраненьи чести», — повторил Марк Антоний на этот раз с возмущением. — Не соблаговолит ли кто-нибудь разбудить милейшую царицу Египта?

Кэт дернулась и сразу повернулась лицом к Марку Антонию.

— «Ужиться чести с милостью нельзя», — ответила она, а потом одними губами произнесла: «Прости».

Дальше репетиция пошла гладко, Кэт больше не пропускала реплик, но при этом она все время чувствовала присутствие господина, остававшегося в тени.

Ей показалось, что она его узнала. Это был герцог де Ройан, один из вельмож, приехавший в Лондон со свитой свергнутого Людовика XVIII или графа де Лилля, как он себя называл. Ройан заявлял во всеуслышание, что он ярый противник наполеоновского режима. Впрочем, Леон Пьерпонт также изображал из себя врага Наполеона, хотя, пока жил в Лондоне, шпионил для французов.

— «Иди же, милый аспид, — сказала Кэт, поднося к груди змею из папье-маше. — Своими острыми зубами враз распутай узел жизни…» — Когда она обернулась, герцога де Ройана нигде не было видно.

Как только репетиция подошла к концу, Кэт поспешила по коридору в свою гримерку. Сердце ее неприятно забилось, когда она распахнула дверь. На трюмо стоял букет, роскошная композиция из белых лилий и розовых роз в белом облаке гипсофилы. Двухцветный букет.

Кэт выхватила записку, которую нашла между стеблей, и вскрыла печать. «Его высочество, граф де Лилль шлет свои комплименты и умоляет принять этот жалкий букет в знак восхищения».

Никакой библейской цитаты. Никакого секретного кода. Никакой опасной встречи.

Кэт прислонилась лбом к стене, вздохнула с облегчением и тихо рассмеялась.