Когда умирают восстания

Социал-демократия не «капитулировала» в августе 1914 г., подобно бойцу, выбросившему белое полотенце. Она следовала естественным путем развития мощного движения, интернационалистского на словах, но ставшего в действительности глубоко национальным задолго до этого. СДПГ могла стать лидирующей силой на выборах в Германии в 1912 г., но ее мощь была направлена на реформы в рамках капитализма и в соответствии с его законами, которые включали, например, согласие с колониализмом и даже войной, когда та превращалась в единственное решение социальных и политических противоречий. Точно также, интеграция испанского анархизма в государство в 1936 г. может удивить только того, кто забудет о его природе: НКТ была профсоюзом, несомненно, оригинальным, но все же профсоюзом, а таких вещей, как антипрофсоюзный профсоюз не бывает. Функция преобразует орган. Несмотря на его первоначальные идеалы, любой постоянный организм для защиты наемных работников как таковых становится посредником, а затем — примирителем. Даже если он находится в руках радикалов, даже если он подвергается преследованиям, этот институт обречен на то, чтобы ускользать из-под контроля снизу и превращаться в инструмент умеренности. Каким бы анархистским ни был профсоюз, НКТ была прежде всего профсоюзом, а уж затем анархистским. Целая пропасть отделяет рядовых членов от лидеров, сидящих за столами вместе с боссами, но и НКТ как аппарат мало отличался от ВСТ (профсоюза, находившегося под контролем социалистов, — прим. перевод.). Оба они трудились над тем, чтобы модернизировать экономику и рационально управлять ею, одним словом, чтобы социализировать капитализм. Голосование социалистов за кредиты в августе 1914 г. и участие анархистских лидеров в правительстве — вначале в Каталонии (сентябрь 1936 г.), а затем в республике в целом (ноябрь 1936 г.) — связаны единой нитью. Еще в 1914 г. Малатеста назвал тех из своих товарищей (включая Кропоткина), кто согласился с защитой нации, «правительственными анархистами». Идя от одного компромисса к другому, НКТ пришла к отказу от своей антигосударственности, бывшей для нее смыслом существования, даже после того, как республика и ее союзник — Россия продемонстрировали свое истинное лицо и яростно обрушились на радикалов в мае 1937 г., не говоря уже о том, что за этим последовало в тюрьмах и тайных камерах. Тогда, как и ПОУМ, НКТ сыграла активную роль в разоружении пролетариев, призвав их прекратить борьбу как против официальной, так и против сталинистской полиции и тем самым дать себя истребить. Некоторые из них испытали потом еще более горькое удивление, оказавшись в тюрьме, управляемой старым товарищем-анархистом, но лишенным всякой реальной власти над всем, что происходит в тюрьме. В 1938 г. делегация НКТ отправилась в Советский Союз, чтобы просить о военных поставках, и даже не критиковала московские процессы. Все ради антифашистской борьбы… Все ради пушек и винтовок… Но даже в этом случае, некоторые люди могут сказать, что анархисты по самой своей природе имеют прививку от государственнического вируса. Однако это только на первый взгляд… Иные «марксисты» могут страницами цитировать Маркса о разрушении машины государства и Ленина, заявившего в «Государстве и революции», что в один прекрасный день кухарка сможет управлять обществом вместо политиков. Но те же самые «марксисты» будут продолжать осуществлять на практике наиболее рабское поклонение идолу государства, вплоть до того, чтобы видеть в нем совершеннейший инструмент прогресса и исторической необходимости. Ведь они понимают будущее как капиталистическую социализацию без капиталистов, как мир, основанный на наемном труде, но только эгалитарный, демократизированный и планируемый. Все это готовит их к тому, чтобы принять государство (конечно же, переходное) и даже воевать на стороне капиталистического государства, пусть и плохого, но против другого, которое они считают еще худшим. Со своей стороны, анархизм переоценивает государственную власть, считая власть главным врагом, и эта переоценка приводит к убеждению, что государственная власть может разрушиться сама собой. Анархизм не видит настоящей роли государства как гаранта, но не создателя отношений наемного труда. Государство представляет и соединяет капитал, но оно никогда не является мотором или сердцевиной капитала. Из бесспорного факта вооружения масс анархизм сделал вывод, что государство утратило свою материальность. Но материальность государства заключена не в его институциональных формах, а в ее унифицирующей, объединяющей функции. Государство обеспечивает связи, которые люди не могут установить или поддерживать между собой сами, и создает сеть услуг, одновременно паразитических и реальных. Хотя летом 1936 г. в республиканской Испании государство казалось слабым, оно выжило как каркас, способный подобрать обломки капиталистического общества, и продолжало жить в состоянии спячки. Затем оно проснулось и вновь обрело силу. Когда социальные связи, раскрытые восстанием, ослабли или разошлись в стороны, оно расправило спавшие члены и, когда представился случай, захватило контроль над всем тем, что было вызвано к жизни восстанием. То, что считали небольшой неприятностью, оказалось способным не только возродиться, но и опустошить параллельные формы власти, в которых воплощалась революция. Последнее оправдание НКТ своей роли восходило к идее, согласно которой законное правительство больше не имеет реальной власти, поскольку рабочее движение де факто взяло ее. «(…) Правительство перестало быть силой, подавляющей рабочий класс, точно так же как государство уже не является больше организмом, делящим общество на классы», — писала «Солидаридад обрера» в сентябре 1936 г. В не меньшей мере, чем «марксизм», анархизм фетишизирует государство и представляет его себе воплощенным в конкретном месте. Еще Бланки бросал свою маленькую паству в атаку на ратуши или казармы, но базой своих действий он никогда не считал пролетарское движение — а лишь только меньшинство, которое должно было пробудить народ. Сто лет спустя НКТ объявила испанское государство призраком по сравнению с ощутимой реальностью «социальных организаций» (милиций, профсоюзов). Но существование государства, его смысл бытия состоит в изготовлении муляжа, когда дефицит «гражданского» общества обертывается целой системой отношений, связей, средоточий силы, администрации, полиции, юридической, военной сети, которая стоит «наготове», как подпорка, в периоды кризиса, ожидая момента, когда полицейские следователи смогут принюхаться к картотеке социальных услуг. У революции нет Бастилии, полицейского участка или резиденции губернатора, которые она могла бы «захватить», ее задача — обезвредить или уничтожить все, из чего такие места черпают свою поддержку.