Когда вас кто-то любит

С этими словами он провел ладонями по ее грудям коротким, безразличным жестом, прежде чем развязать бант на вырезе шемизетки. Словно ничего не произошло. Словно он следовал каким-то собственным планам.

Его сосредоточенность была пугающей или безумно возбуждающей: Аннабел уже ни в чем не была уверена. Но по ее спине шел знакомый озноб, и пока он развязывал голубую шелковую ленту, она неожиданно ощутила безумное нетерпение.

Бант распался, и он быстро, ловко стал расстегивать шемизетку. Всего несколько секунд – и жемчужные пуговицы выскользнули из петель. Дафф быстро снял шемизетку и уронил на пол.

Он по-прежнему был сосредоточен. И возможно, не совсем в себе.

Как и она, если сказать правду. Будь она в своем уме, ни за что не пришла бы сюда сегодня. И уж тем более не осталась бы.

Он раздевал ее молча, быстро, умело, словно что-то его подгоняло. Встав на колени, он снял с нее полуботинки, за которыми последовали шелковые чулки и подвязки. Все еще стоя на коленях, он расстегнул ее бриджи, рывком стащил с бедер, поднял сначала одну ее ногу, потом другую. Бриджи легли на пол, и Аннабел осталась совершенно голой.

Сцена не была предназначена для спектакля.

Потому что диалог не велся.

Но может, они уже наговорились достаточно или сверх меры и давно пора бы начаться главному действию. Стоя обнаженная в спальне Даффа, снова солнечной, теперь, когда все облака улетучились, она наблюдала, как он срывает с себя одежду, и дрожала как лист на ветру. Она, которая никогда не трепетала в присутствии мужчин. Постель не место для истерии или хотя бы сантиментов!

Не будь она захвачена собственным фантастическим, необъяснимым безумием, сумела бы распознать, что ее жизнь необратимо меняется. Что она поддается опасному, всепоглощающему голоду.

Дафф, с другой стороны, был безразличен ко всему, кроме мучительной жажды слияния с этой женщиной, жажды, пульсирующей в его мозгу, ноющем фаллосе и каждом нерве его тела. Секс будет его лекарством от безжалостных воспоминаний, совокупление принесет облегчение его истерзанному уму… И, потеряв голову, он пришпорил себя и понесся к этой заманчивой цели. Он смутно видел большие, нежные груди и стройную фигурку Аннабел, ее раскрасневшиеся щеки и лихорадочный взгляд, пока рвал пуговицы сорочки и швырял на пол одежду. Знал только, что она была забытьём и спасением, способом утолить жажду и получить облегчение. И это было так же реально, как бешеный стук ее сердца. Но более реальной была уверенность, что вскоре он потеряется в ее сладостном распахнутом ему навстречу лоне.

Уже через несколько секунд, подхватив ее на руки, он молча понес ее к постели и опустил на смятые простыни. И глядя на нее, неожиданно застыл снова. Глаза смотрели куда-то вдаль, сильное, мускулистое тело словно превратилось в камень, если не считать подергивания гигантской вздыбленной плоти.

И пока он колебался, затерянный в некоем странном внутреннем мире, Аннабел упрекала себя зато, что покорно ждет, когда он соизволит оседлать ее. Ясно, что он к ней безразличен и в этой постели на ее месте могла лежать любая женщина.

Если бы только ее не очаровали зовущая красота и чувственная привлекательность Даффа – всю степень этой привлекательности она осознала только сейчас, при виде восставшей плоти с набухшими венами, – она смогла бы взять себя в руки и разобраться в своих переживаниях. И не желай она так отчаянно того, что он был готов ей дать, могла бы оскорбиться его равнодушием. Или посочувствовать его горячке. А всего бы лучше – совершить разумный поступок и оставить его постель, дом и самого Даффа.

Но вместо этого она, окончательно потеряв голову, покорно отдавалась его ласкам. Позабыв о достоинстве и независимости, превратившись в охваченную страстью самку, Аннабел коснулась руки Даффа.

– Пожалуйста, Дафф, не заставляй меня ждать, – прошептала она – Я не могу… умоляю… возьми меня.

Он всмотрелся чуть внимательнее, увидел и услышал женщину, молящую овладеть ею: обычная, даже привычная сцена из прошлого… как и запах ее возбуждения, ударивший в ноздри.

Знакомое зрелище, знакомый аромат, умоляющий голос пробудили ассоциации и рефлексы столь же автоматические, как само дыхание.

Деловито кивнув, словно небрежно признав ее нужду и свои обязанности, он шагнул к кровати и с гибкой грацией прижал Аннабел к перине. Осторожно развел ее бедра, слегка приподнялся, и головка напряженного фаллоса скользнула между мягких складок ее лона.

– Прости меня за поспешность, – с механической учтивостью обронил он, прежде чем сделать первый выпад.

Пронзительный, задыхающийся крик Аннабел пронесся по комнате, едва он вонзился в тесные, влажные глубины одним резким ударом.

Он, казалось, не слышал ее криков и лихорадочного шепота, занятый мощным ритмом, идеально предназначенным для получения острейших ощущений. Он действовал, повинуясь инстинкту: его заслуженная репутация распутника сейчас проявлялась как нельзя ярче, когда он следовал по давно и хорошо протоптанной тропе.