Когда воют волки

— Не знаю, помните ли вы, отец, я писал вам из Кампинаша, что решил идти дальше? Мой приятель, Пауло Серодио, из Трофы, тот самый парень, которого я однажды спас от смерти, когда он тонул в реке Тиете, такой же бродяга, как и я, прожужжал мне все уши, что на притоках и рукавах Арагуайи и Парагвая растет дерево, у которого вместо листьев золотые монеты. Но это далеко, очень далеко — за реками и горами, за сертаном, — на самом краю света, и меня пугала эта даль. Иисус Мария, ведь все равно что в ад спуститься! Но Серодио твердил: «Ты подумай, на гаримпо мы в момент разбогатеем. Нужно только, чтоб было везение и зоркие глаза!» Гаримпо — это прииски, где моют золото и главным образом драгоценные камни, которых много в песке рек и ручьев. Сан-Пауло я сыт по горло. И городом Сан-Пауло и штатом Сан-Пауло. Там, на кофейных и разных других плантациях мы никогда не выбились бы в люди, поверьте мне. Теперь мы старались экономить: маниоковая каша и кусочек вяленого мяса, никаких женщин, никаких гулянок. Только уж если заработаешь неплохо — отдашь на складчину свою пару монет, поэтому каждый месяц я клал в банк тысячу крузейро, а то и две. Жил надеждой, что, когда соберется приличная сумма, скажу я Бразилии «прощай» и прочь оттуда. Но, черт побери, случилось со мной то, что случается с тем, кто прячет кусок льда в сумку и идет с ней в сертан: растаяли мои денежки. Растаяли в банке за неделю, и я и не заметил как. Растаяли сами собой, а как это случилось, я и сам не знаю. Словом, отец, лег человек богатым или хотя бы состоятельным, а проснулся — гол как сокол. Когда я узнал об этом, я целые ночи напролет вертелся на своем тюфяке и спать не мог, рвал на себе волосы, рыдал. Но слезами делу не поможешь. Серодио грозился выпустить кишки одному из тех толстопузых, которые заправляют в банке. Но я его убедил, что этим дела не поправишь, и он успокоился. Говорят, эти финансисты были вроде тех главарей крупной шайки, которая держала притоны в Рио-де-Жанейро и Сан-Пауло, болтали даже, что один из них в самом Катете и знаком с Варгасом[15]. Я часто слышал от старших, что невезение можно одолеть только силой и умением, поэтому спросил Серодио, своего товарища:

— Ты еще не раздумал попытать счастья в сертане?

— Наоборот, хочу еще больше.

— Вот моя рука, я с тобой. Хоть туда, хоть к самому дьяволу в зубы!

— Помни, Мануэл, на гаримпо мы быстро разбогатеем, сердце мне говорит, что сама фортуна зовет нас. Представь, я даже вижу ее, она мне кажется этакой полуголой красоткой, которая приглашает заглянуть к ней. Бесстыжая сука!

— Ну так поехали!

— Я, пожалуй, возьму Матурину…

— Но ведь у тебя дома есть невеста, а ты берешь эту негритянку! Отвяжись ты от нее. Бабы там у тебя будут, найдешь себе такую индианку — пальчики оближешь.

— Нет, она должна ехать. Кто мне белье будет стирать и штопать? А готовить? Кто будет за вещами смотреть? Только затем я ее и беру. Стирать, штопать, суп варить. Поверь, между нами ничего нет.

— А она говорит совсем другое…

— Врет, дура.

— Не понимаю! Ты собираешься жениться на честной девушке и не хочешь отделаться от этого чучела.

— Оставь, приятель. Она нужна мне. Могу тебе поклясться, что о невесте я не забываю ни на минуту. Она ждет меня там, в Португалии, чистая, как снег. А здесь снега нет, только чернокожие. Надо все попробовать. А вернемся к себе на родину, забудем об этом.

И, правда, в тех краях отношения между мужчиной и женщиной совсем другие. Я уступил. Но знаете, что стало с ним? Эта бабенка в свои тридцать лет была настоящей обезьяной, такая распутная, и наставляла ему рога со всяким встречным и поперечным, никому не отказывала. Он колотил ее иногда, как собаку, но от этого толку не было. Я слышал, не помню от кого, что она опоила его каким-то зельем. Как бы то ни было, за ней всегда волочилось полно негров и даже мулатов. Я не знаю, что было в ней особенного, и никогда не понимал, чем она их всех привлекает. Так и шли мы втроем по реке Бауру до Кампо-Гранди, где у нас жратва кончилась. Нанялись мы тогда лес рубить к одному богатому типу, консулу Португалии. Будь они прокляты эти края! Земля красная, как гранат, и уж если прилипнет к башмакам, не оторвешь. А когда дождь начинает лить, промокаешь насквозь, зуб на зуб не попадает, как у нас в горах, когда наступают холода. Работали мы там, как черти, а концы с концами еле сводили. Целый день в лесу москиты житья не дают, всю ночь от страха трясешься — ягуары и другие звери охотятся за людьми и никакого внимания не обращают на костры, разожженные вокруг ранчо. Как-то в зарослях я наткнулся на змеиное гнездо. Они свились в клубок, из которого торчали лишь две головы, а из пастей дрожащие языки. Их было много, я не мог оторвать от них глаз и остановился без кровинки в лице, почувствовав, что меня тошнит. Стволы некоторых деревьев, вроде жатоба́ и «негритянского сердца», были так тверды, что топор выскакивал из рук, словно ударялся о железо, а после двух ударов так зазубривался, что годился только на то, чтобы рубить тень от деревьев. Точить его было бесполезно.