Когда воскреснет Россия?

…Спустя сорок лет, после добровольной ротации в лукьяновском Верховном Совете, после горбачевского предательства из-под моего грешного пера явились такие вот строчки:

Заросла ты, Москва, бузиной.
И тебя поделили по-братски
Атлантический холод ночной
И безжалостный зной азиатский.
Не боялась железных пантер,
У драконов не клянчила милость,
Отзовись, почему же теперь
Золотому тельцу поклонилась?
Все заставы сгорели дотла,
Караульщики пьяные глухи,
И святые твои купола
Облепили зловещие духи.
Притомясь в поднебесной игре,
Опускаются с ревом и писком
В тишину на Поклонной горе,
В суету на холме Боровицком.
Днем и ночью по жилам антенн
Ядовитая влага струится…
Угодила в Египетский плен
Золотая моя столица!

Одним дуракам не ясно: кто у власти в Москве, у того и власть над Россией. Истину эту давно знают даже самые придурковатые русофобы. Чего уж тут говорить о Бжезинском и Киссинджере! Этим-то ума не занимать — стать. Не то что их московским шестеркам вроде Юрия Карякина. Недавно в своей очередной истерике Карякин призывал Распутина и Белова публично высказать свое мнение о «русском фашизме». Да если б и существовал в природе этот самый «русский фашизм», кто бы дал Распутину прямой эфир? Это Карякину с Черниченком в любую студию в любое время ворота настежь. Нашему брату и в прямом эфире и в косвенном либо вообще отказано, либо отпускается он строго по медицинской норме.

Вспоминаю, как во время поездки в США вашингтонский демократ Михаил Михайлов предложил выступить по радиостанции «Свобода». Я не стал отказываться, явился в студию. Михайлов дал микрофон. Стоило заговорить откровенно о серьезных вещах, и у оператора за стеклянной стенкой сразу кончилось рабочее время. Все! Будь доволен и отправляйся под дождь на площадь Сахарова. Свобода на «Свободе» не ночевывала…

Однажды телевизия (целый автобус) по бездорожью нагрянула прямо в деревню. (Ехали около шестисот километров, сколько одного бензину сожгли.) Я согласился сдуру дать интервью. Без ужимок ответил на все вопросы. Через какое-то время посмотрел передачу.

Зло взяло. Все серьезное было начисто вырезано.

И этот урок не пошел мне впрок.

Летом 1993 года я согласился выступить по Московскому телевидению. Передача была намечена на воскресенье 26 сентября. Надел галстук, чинно приехал в Останкино. В вестибюле мне вежливо показали увесистую фигу. Из-за меня, как выяснилось, безобидную передачу «Русский дом» вообще отменили… Такова, уважаемый Юрий Карякин, ваша свобода, ваша демократия! Вы скажете, что надо было настойчиво добиваться справедливости, идти к начальству. Ну я и пошел. И дошел. До самого верха. Кабинет. На столе пачка «Мальборо» и прочая атрибутика. Я представил себя. Стараюсь говорить как можно спокойнее:

— Хотелось бы выяснить, кто запретил мне выступить перед москвичами?

— Я.

В его голосе не вежливость даже, а задушевная нежность.

— Почему? — Я поражен этой циничной вежливостью.

— И вы, и Доронина могли сказать там не то, что надо.

— А что надо?

— Ну, знаете… Вы же все понимаете.

— Нет, не все. Мне интересна психология отказа. Ваша психология. Сейчас я занимаюсь этим специально…

— Нельзя судить о психологии по внешним признакам.

— В этом я согласен с вами. Все же, почему вы не дали мне эфир?

— Потому что вы могли сказать неподходящие вещи…

— Но вы же все время говорите, что на радио и у вас на ТВ свобода.

— Я этого не говорил.

— Ну, не вы, так другие.

— Василий Иванович, я не отвечаю за других.

— Но вы согласны с ними или со мной?

— Свободы нет. В России никогда свободы не было и долго не будет…

— Оставьте в покое Россию!.. Вы запретили передачу. Кто вам приказал? Лужков?

— Нет, я сам. Он глядит мне в глаза. Закуривает и вдруг начинает объяснять что-то про свою национальность. «Я латыш. Католик». Мне становится стыдно. Какое мне дело, что он католик? Говорю:

— Вы запретили передачу на двадцать шестое. Но вы могли бы компенсировать мне позднее…

Говорю о компенсации эфирного времени, он же понял совсем в другом смысле. Улыбается:

— Мы сделаем вам компенсацию. Не моральную, а физическую.

— Вы решили меня купить. Во сколько же вы меня оценили?

Тут он теряет самоуверенность:

— Инициатива исходила не от меня!

…Я с помятым видом подался к метро ВДНХ.