Когда возвращается радуга. Книга 1

— О да, — выдавила со смешком. — Что ж, если так, беру Омара. И благодарю за столь ценный совет. О Аллах! — Она вдруг схватилась за сердце. — Михмир, негодница! Кто посоветовал тебе этого Али, будьте неладны вы оба? Ты представляешь, что со мной могло случиться?

Смуглая до черноты, рябая девушка, служанка фаворитки, взвыв, бросилась ниц, обнимая хозяйские ноги. Остальные рабыни отшатнулись от товарки, как от прокажённой.

— Госпожа, умоляю, пощадите!

— Кто?

В нежном голосе зазвенела сталь. Евнухи, до этого застывшие чёрным изваяниями у дверей в зал, поспешно шагнули к провинившейся, ловя взгляды икбал.

Айлин-ханум укоризненно покачала головой.

— Чш-ш, тише, Цветочек. Тебе вредно чересчур гневаться. На будущее скажу так: не слушай ты эту дуру Михмир. Захочешь узнать о мастерах своего дела — спрашивай таких же мастеров, а не рабынь. Меня спроси, например. Зухру спроси, она тут недаром третий десяток лет в главных банщицах, про всех расскажет, с их достоинствами и недостатками. С этих, — кивнула на скулящую у ног хозяйки рабыню, — какой спрос, они знают только сплетни… Бери Омара. Не пожалеешь.

Словно облачко сошло с разгневанного личика рыжеволосой пери.

— Благодарю, — выдохнула с облегчением. — Раз ты советуешь — я спокойна. Ну, ты, — пнула служанку. — Поднимайся, нерадивая, и благодари ту, что заступилась за тебя, ничтожную! Слышала госпожу Айлин? Впредь не смей мне советовать, пока сотню сотен раз не проверишь всё, что нужно, иначе однажды я вырву твой торопливый язык! — И, без всякого перехода, безмятежно: — Помоги же мне, наконец, раздеться, глупенькая.

Вскочив на ноги с такой поспешностью, будто кто вздёрнул её за шиворот, Михмир бросилась разоблачать хозяйку. Та позволила снять с себя лёгкое верхнее покрывало из прозрачной тафты, шаль-кушак, повела плечами, освобождаясь от кафтанчика с жемчужным пуговицами, и, наконец, дала бережно освободить себя от крошечной кофточки-болеро, сверкнув белоснежным грудями совершенной формы, будто две опрокинутых чаши с тугими бледно-розовыми вершинками, не тронутыми хной. Все знали, что Повелитель не любил раскрашенных тел, допуская лишь толику косметики на лице, а потому ладони, ступни и соски расцвечивали лишь в случае, если Великому приходило в голову осчастливить приближённых или гостей лицезрением своих верных рабынь, либо предложить на выбор, в знак особой милости…

Не сводя глаз с прекрасной фаворитки, Марджина, уже полураздетая к моменту её прихода, стянула через голову прозрачнейшую рубашку, томно изогнувшись. Колыхнулись от движения грушевидные тёмные перси с вишнёвыми сосками — налитые, мощные, словно уже сейчас готовые вскормить целый выводок эбеновокожих крепких младенцев. Скользнули к маленьким, будто изваянным из чёрного мрамора, ступням полупрозрачные шальвары, открывая совершенные бёдра — чуть стройнее, чем у белокожей фаворитки, и точёные голени, и восхитительные узкие щиколотки. Массивные ножные браслеты подчёркивали кажущуюся хрупкость кости, но круглые тугие ягодицы убеждали в обманчивости этой хрупкости. Одним зрелищем таких ягодиц, играющих в танце, самые страстные невольницы могли довести своего господина до пика наслаждений, ещё не приступая к любовной игре.

В пупке, способном вместить целую бриттскую унцию орехового масла, сверкало тяжёлое золотое кольцо с изумрудом.

Рядом с подругой и Нергиз явила свою первозданную красоту. От матери-гречанки ей досталось совершенное тело, достойное резца Праксителя, и молочно-белая кожа без единого пятнышка; от отца-османца — иссиня-чёрные волосы и глаза-звёзды в обрамлении пушистых ресниц, которые и в краске-то не нуждались. И уж грудь у неё была такова, что ожерелье из золотых монет на ней не висело, а лежало горизонтально. Сняв украшение, дева поискала глазами, куда бы его пристроить на время омовений, но не найдя достойного хранилища, застегнула на талии. Этим ли была вызвана лёгкая прозелень на румяных до того момента щёчках фаворитки-икбал — остаётся только гадать.

Ирис с досады захотелось плюнуть. Они тут, значит, телесам меряются, а ты стой, завидуй и чувствуй себя несчастной скелетиной. Спохватившись, нащупала в кармане снятого было кафтанчика персик. Пробормотала:

— Я се-сей-ча-ас… только к Мэ-эг…

Поспешно накинула одежонку и побежала к боковой двери, ведущей в топочную. Чтобы снести нянюшке гостинец, оставшийся от завтрака.

Успела услышать за спиной:

— Ах, она ещё и заика… Бедное дитя!

Должно быть, уязвлённой в самое сердце чужой красотой рыжей фаворитке надо было хоть кого-то укусить, лишь бы оставить за собой последнее слово.