Когда возвращается радуга. Книга 2

А потом, на восьмой день, корабль вдруг стало раскачивать совсем не так, как раньше, и с каждым часом всё сильнее. Назар слушал, как в темноте скрипят от натуги крепёжные тросы, трутся о деревянные поверхности ящиков верёвки, скрежещут в скобах железные крюки, и понимал, что если хоть один из тросов не выдержит тяжести, либо очередного толчка в борт — вся эта махина размажет его в кашу из мяса и костей. Нет, сперва сломает трап, на самой верхотуре которого, упершись головой в люк, он сидел, как петух на насесте. А потом размажет…

И вот теперь ему стало страшно, как никогда.

Казалось, он сидит тут целую вечность, судорожно цепляясь за поручни, стараясь не слететь при очередном крене вправо, влево… Куда-то подевалась вся недолгая жизнь: мир сократился до нескольких деревянных ступеней с жёсткими рёбрами — и кокона темноты, в которой всё громче и злораднее скрипела, стонала и подбиралась ближе незримая Смерть.

И когда в этот угрожающий шелест неожиданно пробились людские голоса — он поначалу не поверил. Мало ли что со страху почудится.

И когда распахнулся люк — зажмурился от ослепительного, как показалось, света и кулем свалился вниз, к подножию трапа. Голоса слились в один сплошной гул. Его выволокли наружу, полуослепшего, полуоглохшего, надавали затрещин… Удивительно действенное средство для оживления полупокойников! И поставили перед взбешённым капитаном.

Джафара-пашу легко можно было понять. От ударов волн, в Средиземном море куда более крутых, чем в Атлантике, «Солнцеликий» трещал по швам. Ценный груз, репутация капитана, жизнь — его, команды, прекрасной пассажирки — висели на волоске. А тут… как какой-то шайтан, выскакивает из грузового люка очумелый мальчишка…

— Это парень госпожи, — услышал он неожиданное. И не сразу понял.

— Что? Чей? Кто?

— Я говорю, что этот паршивец — слуга Ирис-ханум, капитан. — Только сейчас Джафар-паша сообразил, что к нему обращается чернокожий Али. — Ишь, не захотел оставаться дома, увязался с нами.… Позвольте, капитан, я его выпорю. После того, как всё закончится. А пока — поставлю к помпам, он только с виду хлипкий, но жилистый, долго потянет.

«К помпам…»

Не время творить расправу. Каждый человек пригодится, даже этот жалкий трюмный крысёныш.

— Приставь, живо. Потом спустишь с него шкуру и доложишь, — рубанул капитан, позабыв, что Али взят в команду только временно.

И тут затрещала под очередным шквалистым порывом ветра мачта — и стало не до сопляка, взявшегося невесть откуда…

Назар пыхтел над рычагом помпы, откачивая с десятком дюжих матросов воду из очередного трюма. Ладони дымились от натираемых мозолей, всё тело ломило, его, лёгкого как пёрышко, по-прежнему мотало качкой из стороны в сторону, и даже хорошо, что рядом был тяжёлый насос, за который можно было держаться. Пусть выпорют, у него спина крепкая, главное — он не один. И Али здесь, и добрая Госпожа Ирис… Пусть ругается, он отслужит, отработает. Спина заживёт.

А Франкия и Госпожа останутся.

* * *

Нет-нет, голова уже не шла кругом от свалившихся разом на её голову дел, не то, что при сборах в дорогу… Ирис просто не успела понять и порадоваться тому, что её задумка удалась. Вот она, съёжившись и дрожа от холода, вытирает слёзы, сидя на полу — и вдруг понимает, что вокруг — тихо и спокойно, почти как раньше, в штиль, и пол под ногам не пляшет, и невесть откуда в каюту пробивается солнце. Только шумов снаружи больше: помимо команд и топота матросов слышны какие-то нервные окрики, и звуки, будто волоком тащат что-то тяжёлое. Потом — стук топоров, визжание пил…

Потом забежал Бомарше с полубезумными глазами, налетел на «крестницу», закутал, мокрую, в одеяло, сдёрнутое с постели, зачастил, что всё хорошо, не надо больше бояться, буря закончилось, и теперь остаётся навести порядок, подлечить раненых, проверить, все ли целы в караване — и идти себе дальше, до самых берегов родной Франкии… Пусть крошка Ирис поскучает ещё немного в одиночестве, а ещё лучше — заглянет в дорожные закрома, не найдётся ли у неё обезболивающих и кровоостанавливающих средств, потому что у судового лекаря, Серхата ибн Селима, они, конечно, есть, но то, что заготовлено её собственными ручками… А он никому не скажет, что это эликсиры его крестницы, пусть думают, что он самого Аслан-бея остались…