Когда выходит отшельник

– Предположим к тому же, – продолжал Вуазне, – что пауки были знаком мести и старикам это было известно. Например, если они мучили малышей в приюте, подбрасывая им пауков. Например, ловили паука и подкладывали в кровать выбранному ими козлу отпущения.

Вуазне выпрямился, отпил глоток вина и торжествующе улыбнулся, гордясь своим выступлением. Адамберг и Вейренк снова переглянулись.

– Конечно, придется разузнать о том, что происходило там, в этом сиротском приюте, – добавил лейтенант. – И как это происходило. Ведь прошло уже больше шестидесяти лет!

– Фруасси нашла сына тогдашнего директора, детского психиатра. По ее словам, почти нет сомнений в том, что он сохранил архивы этого учреждения.

– Фруасси в деле? – спросил Вуазне, перейдя на жаргон преступников. – Она ищет информацию для вас?

– Тема для нее не имеет значения. Искать и находить – без этого она жить не может.

– Надо обязательно встретиться с этим типом, – твердо проговорил Вуазне.

– Вот завтра и встретимся, – откликнулся Адамберг. – Мы с Вейренком утром едем в Ним.

– А эта изнасилованная женщина?

– Я о ней не забуду. Но нас только двое.

– А она далеко живет, эта женщина?

– Не очень. Она работает в Сансе.

Вуазне в задумчивости допил вино. Адамберг молча придвинул ему листок, на котором был записан адрес той женщины, Жюстины Повель. Лейтенант кивнул.

– Я съезжу, – сказал он.

Глава 17

– У меня есть не все, месье, далеко не все, – говорил доктор Ковэр, размахивая руками, словно хотел разогнать целую тучу мошкары. – Только вдумайтесь, ведь этот сиротский приют, как тогда называли подобные заведения, был основан в тысяча восемьсот шестьдесят четвертом году! Вы только вдумайтесь!

Мужчина двигался суетливо и странно, перемещаясь не то мелкими скачками, не то стремительными неровными шагами, то и дело вскидывая голову, чтобы отбросить назад длинные седые волосы, и все это с живостью, молодившей его лет на десять. Он принял их радушно и сообщил, что уже очень давно никто не интересовался его архивными книгами.

– Это золотой прииск, настолько обширный и богатый, что моей жизни не хватит на его разработку. Только прикиньте, восемьсот семьдесят шесть детей, с рождения или раннего детства до восемнадцати лет! Мой отец вечер за вечером делал записи о жизни этих сирот. Тридцать восемь лет, тридцать восемь томов!

Тут доктор соблаговолил заметить, что так и не предложил гостям ни сесть, ни утолить жажду, а ведь в Ниме стояла тридцатитрехградусная жара. Он освободил три стула от наваленных на них книг, затем стремглав помчался на кухню за напитками.

– Динамичный мужчина, – констатировал Вейренк.

– Даже очень, – согласился Адамберг. – Мы чаще всего представляем себе психиатра человеком, сидящим в кресле удобно и неподвижно, без лишних жестов и лишних слов.

– Может, со своими пациентами он так себя и вел. А нас встретил с таким счастливым видом, словно у него давным-давно никто не бывал.

– Может, так и есть.

Пока они ехали в Ним, Фруасси прислала им короткое сообщение:

Доктор Ролан Ковэр, единственный ребенок, холост, детей нет, 79 лет. Готовит к изданию книгу “876 сирот: 876 судеб”.

Потом пришло сообщение от Вуазне:

Я на месте, комиссар.

Где вы? –

не понял Адамберг.

В Сансе.

– Не стал откладывать на потом, – прокомментировал Вейренк.

– Вот увидите, месье, вот увидите! – горячо убеждал их доктор Ковэр, простирая к ним руки. – Если провидение проявит ко мне милосердие и дарует мне еще лет пять, то на свет появится самый фундаментальный из ныне изданных труд по психиатрии брошенных детей. Я уже проанализировал каждодневную траекторию движения семисот пятидесяти двух из них, осталось еще сто двадцать четыре. Вдобавок к этому, конечно, влияние групп, парадоксы и уподобления, обобщения и взрослая жизнь – в тех случаях, когда я мог найти сведения о ней, – браки, профессии, склонность к отцовству. Да, это будет труд, благодаря которому он восстанет из могилы, и люди низко поклонятся ему.

– Кому? – спросил Вейренк, прекрасно знавший ответ на вопрос.

– Моему отцу! – сказал доктор и расхохотался. – Холодной воды, яблочного сока? У меня ничего больше нет. Ведь мой отец, как вы, наверное, догадываетесь, занимаясь брошенными на произвол судьбы детишками, нечасто со мной виделся. Меня, его единственного ребенка, он словно не замечал. Я как бы оставался для него невидимкой! Он ни разу не вспомнил о моем дне рождения. Но – возблагодарим провидение! – тут он снова рассмеялся, – у меня была мать, моя святая мать. Вам лед положить? Лично я не хотел иметь детей. Я видел слишком много сирот и не верил в постоянство отцовских чувств, вы же понимаете. – Он подал им стаканы и продолжал: – Но ведь цель вашего визита иная. Давайте, месье, ищите, копайте, черпайте из объемистого котла, в котором варятся эти бедолаги! Какие имена и какие годы вы мне называли?

– Два, доктор. В сорок третьем году, в возрасте одиннадцати лет, в приют поступил юный Альбер Барраль…