Когда зацветают подснежники

— А ты откель будешь, барин, ежели не знаешь? — Здоровенный мужик в посконной рубахе сел и ожесточенно заскреб обнаженную грязную грудь. — Туточки все работяги спят. И ежели тебе кого нанять потребно, то сначала на цену глянь — подходит ли? А не подойдет — не буди: люты после сна, кабы беды не случилось…

Ловко придумали! Соколов посмотрел на подошву своего собеседника. Там цены не было.

— А ты почему ничего не написал?

— Э, барин. Я бурлак. А бурлак бурлаку не ровня. Тут мы артелью, поодиночке не нанимаемся. Тот вон — «дядька», знает, куда суда вести. Я «шишка» — в лямке передовой. Два моих брата в «косных» — в хвосту упряги идут, по деревьям и мачтам шастают, когда трос засекают. У нас артель коренная — на весь путь задаток берем. А те, что вон с краю, «добавочные» — они каждый за себя, поденно, вот и выставили цены…

«Шишка» уставился на Соколова, как бы спрашивая, будить или не будить «водолива», чтобы сделку заключать, по рукам ударить да в кабак.

Соколов чувствовал себя неудобно. Хоть он никого и не будил, но если вот так сейчас молча уйти, то он в чем-то обманет надежды этих людей, зарабатывавших хлеб таким тяжелым, каторжным трудом.

Вот бы сюда меньшевичков из тех, кто кричит, что членов партии нужно низвести до уровня последнего стачечника… Их бы к этому уровню приравнять — кому какую цену на подошвах поставить?

Э, да всем им грош цена!

Из задумчивости его вывел сиплый гудок парохода. Торопливо всучив детине какую-то кредитку, Соколов кубарем скатился с обрыва.

Как он мог забыться, оставить без присмотра чемодан с литературой?

И снова нескончаемая лента берега, судорожные толчки машины да порядком надоевшее журчание воды за бортом.

И вновь гложущая тревога.

…Скоро Черный Яр. И, наверное, «обобранный» учитель будет взывать к возмездию в полиции. Чуть заикаясь, доложит приставу: «Обобрал ведь, начисто обобрал. И не меня одного… батюшку и его благо-о-родие станового… Р-ради христа… задержите ш-шулера, отберите деньги, ведь этак он весь пароход об-бчистит…»

Натянутые нервы, воспаленное бессонной ночью воображение отчетливо рисуют знакомые уже сцены. Стук в каюту… Полиция… Документы. Обыск. Чемодан с нелегальной литературой… Тюрьма…

Какой же он идиот!

Соколов уже не может спокойно сидеть на месте. До Черного Яра ни одной пристани. А в воду не прыгнешь…

Вон и учитель ходит и ходит по палубе. Ну конечно же, он стережет его.

Нужно идти ва-банк. Э-э, опять картежное словечко! Василий Николаевич чувствует себя, как позорно напроказивший мальчишка, как вор.

Учитель приблизился к окну, поздоровался.

— Скверно мы вчера провели время, право, скверно. Карты оставляют тяжелый осадок на душе, хотя и выиграл, а как будто оплеванный… Если бы на пароходе была подвешена кружка с надписью «на благотворительные цели» или там «погорельцам», сейчас бы спустил половину…

Лицо учителя просияло.

— Совершенно с вами согласен! Злая интеллигентская привычка. А потом миллион терзаний. Да я бы с удовольствием отдал проигранные деньги библиотеке, которую составляю, чтобы потом послать в деревню. Тьфу!

— Сделайте милость, вот половина. С радостью вкладываю ее в столь благородное начинание…

И до Царицына не сходили с палубы. Поговорили обо всем. Соколов же, мысленно прикинув оставшуюся в кармане сумму, убедился, что это как раз проигрыш попа и станового. Ну что ж, за их счет он не против несколько подновить свой обветшавший гардероб.

— Послушай, Александр, мне никогда не приходилось ставить типографии. Правда, с гектографом баловался. Но баловство и есть баловство. А ты как по этой части? Скажи, руки у тебя не чешутся, а?

Мирон разговаривал с Квятковским, сыном легендарного народовольца, повешенного Александром II.

Квятковский был представителем ЦК, но работал вместе с Соколовым на транспорте. Правда, в Самаре он обычно задерживался ненадолго.

— Нет, не чешутся. И только потому, что ставил и знаю, какие на это суммы потребны.

— Так мы же «контора» рентабельная. Сами себя содержим, да еще и для ЦК кое-что отваливаем. Имеем право на самые-самые малые остатки? Факт, имеем. Если еще немного поднакопить — глядишь, и хватит.

— Ну ладно, предположим, уговорил. А где взять машину, шрифт, людей, дом, наконец? Ты подумал об этом?