Когда зацветают подснежники

Соколов в последние дни не находил себе места. Из Саратова давно должны были поступить известия, а Богомолов молчит. В конце концов черт с ней, с корзиной, хоть и жалко терять литературу, но люди дороже. А что, если Маэстро попался? Молодой и неопытный, он может сболтнуть или просто проговориться. К тому же человек он горячий, при аресте так просто жандармам в руки не дастся, откроет стрельбу. А время для револьверов еще не приспело. Обвинят Богомолова в анархизме, свяжут террористические действия с партией, которая против индивидуального террора… И…

Эти дни ожидания, дни невольной паузы на транспорте стали для Соколова и днями размышлений. Раньше все как-то некогда было. А может быть, встреча с Богомоловым натолкнула на новые мысли?

Вот такие, как Маэстро, не прошли сколько-нибудь серьезной школы политического, революционного воспитания. А кто виноват? Он, Соколов, виноват. Гоняет Богомолова из конца в конец, да еще поругивает за лихость. А парень тянется к серьезной революционной учебе. Сколько раз Соколов замечал: привезет Маэстро очередную партию литературы, начнет ее сортировать — ну и пропал. Не столько сортирует, сколько читает. Да еще с оглядкой — боится, чтобы не отругали за задержку…

Но где же Маэстро? Где?

Соколов ловит себя на мысли, что нервы у него начинают сдавать. И почему ему все рисуется в черных красках? Ведь если бы Богомолов попался, Абалдуев обязательно известил бы.

Саратов молчит.

Прошло десять дней. И вдруг открытка:

«Здоровьем поправился выезжаю привет».

А еще через день явился и сам Богомолов. Веселый, здоровый, немного похудевший и страшно голодный. Он почему-то всегда голодный и готов есть хоть целый день. Соколову не терпелось обо всем расспросить Маэстро. Но пока тот не насытился, из него нельзя было вытянуть ни единого слова.

— Так все-таки, как же тебе удалось жандармов из дежурки выманить?

— Да просто… Сговорился с железнодорожными рабочими, чтоб те на запасных путях стрельбу подняли из револьверов, да еще и петарды подорвали… Ну, жандармы на это «жаркое» и клюнули. Побежали, а рабочих-то и след простыл. Мы дверцу плечиком — и на лихача… А корзину я Абалдуеву на память оставил…

— Ну и черт! Нет, право, ты, брат, не Маэстро, а самый настоящий черт! Так впредь и величаться будешь!

До отхода поезда остается какой-нибудь час, а Мирона все нет и нет. И ведь сам учил аккуратности и точности.

Черт не успел перечислить до конца всех грехов Василия Николаевича, когда в передней раздался звонок.

— Прости, задержали…

— Давай, а то опоздаю!

Богомолов засунул в чемодан несколько пачек листовок, еще сырых, мажущихся типографской краской.

— Я лечу…

— Ну, как говорят порядочные, с богом…

— Ты же сам прозвал меня Чертом, уж какой тут бог!

Богомолову повезло: за углом стоял извозчик. Когда приехали на вокзал, до отхода поезда оставалось десять минут.

Билетов во второй класс не было, на первый не хватало денег. Значит, он едет третьим.

На улице холодно. И ни души. Даже городовые попрятались. Пока ехал от вокзала к центру, замерз окончательно. На главной улице тоже пусто.

Богомолов выбросил первую партию листовок. Ветер подхватил их, понес. Лишь бы извозчик не заметил. Да где ему, зарылся в высоченный бараний воротник, только нос наружу. Лошадь и сама дорогу знает.

Богомолов осмелел и стал разбрасывать листовки направо и налево. Кончилась улица, сани запрыгали на снежных ухабах.

— Давай к гостинице!

Заспанный портье никак не мог понять, какого дьявола этот господин его разбудил. Помещик Старченко у них в гостинице не проживает…

Богомолов хлопнул дверью. Старченко он, конечно, выдумал. И в гостиницу заехал только затем, чтобы отделаться от извозчика. Правда, не очень-то весело шагать по такой погоде до вокзала, но ничего, у него еще остались «летучки»…

Богомолов рассовывал прокламации в почтовые ящики. Клал с выбором, предварительно узнавая, кому они попадут. Земским статистикам — обязательно, адвокатам — тоже, учителям — можно, врачам — если останутся. Жаль, в Пензе нет фабричных окраин, он бы не пожалел ни времени, ни сил. А так куда девать последние десять?

Богомолов решил бросить их на базарной площади, недалеко от вокзала.

Вот и окончена операция. Всего каких-нибудь полтора часа потребовалось. Зато завтра сонная Пенза зашушукается, заахает. Полицейские власти будут гонять своих доморощенных, пропахших огуречным рассолом филеров. В Петербург полетит реляция об «обнаружении»… Из столицы грозно рявкнут — «пресечь»…

Богомолов уже не жалел, что ему досталось такое простенькое задание.

Шуму будет достаточно.

Вон и площадь. Но на углу у подъезда какого-то присутственного дома торчит городовой. И не замерз, как остальные. Притоптывает себе валенками.

Когда Богомолов приблизился к постовому, тот вдруг отчаянно замахал руками, затопал, потом громко прочистил нос и бегом к подъезду. Черт от неожиданности даже остановился. Тьфу, фараон скаженный, спал бы себе!

Интересно, что он тут охраняет?

Богомолов подошел вплотную к подъезду. В темноте едва разобрал: «Губернское жандармское управление».