Когда зацветет папоротник

— Больше я ничего не помню, — сказал он. — Что это было, Оля?

Я молчала. Чем больше я думала о том, что рассказал Ромка, тем меньше сомнений у меня оставалось по поводу того, что это было.

Это был выстрел.

— Его контузило выстрелом, — зашептал мне на ухо Сергей Иванович. — Я точно знаю. Я видал такое в госпитале. Пуля чиркнула ему по затылку, и он потерял сознание… Полсантиметра ниже — и его голова разлетелась бы вдребезги. Как стеклянный шар!

— Прекратите шептать, Сергей Иванович, — сказала я громко. — У нас нет необходимости что-либо скрывать друг от друга. Ни радость, ни опасность. Мы должны объяснить Ромке, что с ним произошло.

— Но он же ничего не слышит, — возразил Кряжимский. — И это может продлиться несколько суток. Я же говорю, я такое видел…

— Все равно, я должна ему сказать, что в него стреляли, — упрямо заявила я. — Хотя бы для того, чтобы он был осторожнее. Теперь я уверена, что мы в пещере не одни.

Я повернулась к Ромке и, показав вновь на свои губы, произнесла четко:

— В тебя стреляли. Это — контузия. Слух восстановится через пару дней.

И, повернувшись к Кряжимскому, добавила вполголоса:

— Доставайте наш арсенал, Сергей Иванович. Ходить безоружными здесь стало опасно.

У меня теперь и в мыслях не было сравнивать наше путешествие с приятным отдыхом. За нами кто-то всерьез охотился, и я вспомнила все странные факты, которые прежде пыталась объяснить какими-то безобидными причинами. И то, что Кряжимского пытались запереть в его квартире. И разгром в нашем номере в дольской гостинице. И свое ощущение, что за нами наблюдают, когда мы с Кряжимским ждали Ромку у музея.

Они выстраивались в очень неприятную для нас цепочку. Я не люблю чувствовать себя дичью, а сейчас именно такое чувство у меня появилось.

Черные дыры ходов пещеры зияли теперь для меня, как вражеские амбразуры. Сидя на берегу озера с фонарями в руках, мы представляли собой идеальные мишени для того, кто спрятался в любом из коридоров. Словно жестяные зайцы в тире.

— Быстро встали — и к той стене, куда указывал найденный Ромкой скелет, — скомандовала я, потом, вспомнив, что Ромка не может меня услышать, взяла его за руку и жестом показала — поднимайся, мол, пошли.

Мы перебрались от озера к стене и, сложив к ней сумки, уселись, прислонившись к ней спинами. Я приказала потушить фонари и сидеть тихо.

Минут пять мы сидели не шелохнувшись. Ни единого звука не достигло наших ушей. Если кто-то стрелял несколько часов назад в Ромку, то сейчас его рядом с нами не было. Или он затаился поблизости так, что ничем не выдавал своего присутствия.

— Оля, — зашептал Сергей Иванович, — я вот что подумал… Ведь Роман сказал, что он рассматривал план на картине, когда в него выстрелили… Но где же, в таком случае, картина?

— Там и осталась, наверное, — сказала я, пожав плечами. — У озера.

— Я схожу посмотрю, — заявил Кряжимский, и я не стала его отговаривать.

Он включил фонарь, подошел к озеру и долго всматривался в камни под ногами. Затем, обойдя озеро кругом, вернулся к нам.

— Картины там нет, — сообщил он. — Ее забрал тот, кто стрелял в Ромку. Теперь у него есть план пещеры, а у нас нет.

— Он нам больше и не нужен, — сказала я. — Обратную дорогу мы найдем по своим отметинам. Об этом можно не беспокоиться. А клад должен быть где-то рядом. Не зря тут был еще один указатель в виде этого безголового скелета. Кстати, почему он лежал без черепа?

— Кто ж его знает? — сказал Кряжимский. — Может быть, ему отсекли голову, когда убивали? Обычное дело в те времена. А потом она скатилась в озеро…

— У нас есть еще и текст, который был написан на картине, — добавила я.

— У того, кто за нами следит, он тоже есть, — возразил Кряжимский.

— Но он об этом пока не знает, — сказала я. — А мы уже знаем, что этот текст имеет отношение к кладу. Нужно только его расшифровать. У вас нет никаких идей, как это сделать?

— Кое-какие соображения у меня появились, — сказал Кряжимский. — Я же всю дорогу только об этом и думал, пока мы искали Романа. Но нужно подумать еще. Разгадка где-то рядом, но ухватить ее я пока не могу. Я же люблю, надо тебе признаться, всякие головоломки. Это часто помогает скрасить холостяцкое одиночество. Разгадаешь какую-нибудь особо заумную штучку, и становится теплее на душе, гордишься собой и забываешь, что ты один… Да-а-а… Скажу я тебе, Оля, одну вещь, которую понял, но поздно. Люди должны жить вместе. Хотя иной раз кажется, что одному спокойнее и надежнее — никто не предаст, не обидит… А только сам себя предаешь часто, сам себя обижаешь. В одиночестве нет спокойствия, к которому я всю жизнь стремился. Спрятаться хотел в своем одиночестве, от самого себя спрятаться. Не удалось…

— Ладно вам, Сергей Иванович, — сказала я, искренне жалея старика. — У вас же друзья есть. Когда совсем уж плохо — приходите к нам — даже среди ночи, мы вам живо настроение поднимем.

Но я чувствовала, что говорю не то. А что я еще могла сказать в такой ситуации?