Когда зацветет сакура…

Но в ответ – тишина. Бойцы сгрудились возле приоткрытых дверей теплушек и молча взирали на бедных женщин. А как иначе? Попробуй возьми их – потом греха не оберешься. А тут вдруг этот командированный особист выпрыгивает из вагона и бежит по заросшей желтыми саранками и голубыми колокольчиками насыпи. Схватив женщин за руки, потащил наверх.

– А ну-ка, братцы, помогите! – скомандовал он бойцам. Те нехотя втащили женщин в вагон.

Ну, дает капитан! Хотя – что ему! Это же контрразведка. А попробуй им то же самое проделать – тут же загребут. Знаем мы их, этих «смершевцев». Мягко стелют, да жестко спать.

Потом Алексей подружился с этими женщинами. Как оказалось, они были русскими эмигрантками. Та, что постарше, была женой покойного царского генерала Ольховского, другая – его дочерью. Жили в Харбине. Бедствовали так, что не приведи господи! Он бывал у них в гостях. При этом каждый раз приходил с гостинцами. То банку тушенки принесет, то булку хлеба, а когда и сахар в комках. Подкормить людей хотел, а то ведь посмотришь – одна кожа да кости.

2

Эти походы ему потом припомнят. На первом же совещании у начальника Особого отдела Управления контрразведки СМЕРШ Приморского военного округа в Харбине встанет вопрос о его личных контактах с белой эмиграцией. Пришлось объясняться. Дескать, черт возьми, а как вы еще прикажете работать с этой публикой? Да, мол, я могу их арестовать, но будет ли от этого прок? Не лучше ли их использовать в качестве агентов? Нам нужны свои информаторы, потому что без них мы никогда не узнаем, где прячутся те же головорезы из русской фашистской партии Родзаевского, которые с нашим приходом ушли в глубокое подполье, а заодно и бывшие белогвардейцы, работавшие на японцев…

Дело замяли. Однако Жаков по-прежнему продолжал навещать своих новых знакомых, которым представился обыкновенным танкистом. Знали бы они, с кем имеют дело, наверное, поостереглись бы, а тут полное доверие. Этим доверием Алексей, конечно, пользовался. Но не настолько, чтобы потом мучиться угрызениями совести. Да, ярых антисоветчиков, тех, что работали на японскую разведку, он арестовывал. Среди этих арестованных были и бывшие боевики знаменитой банды Полякова, которые в свое время собирали разведывательную информацию и устраивали диверсии в Приморье, в частности на Гродековской железнодорожной ветке, и «слушатели» курируемой японцами разведшколы в Синьцзине, и бывшие агенты второго, разведывательного, отдела Квантунской армии… Тех же эмигрантов, которые питали какие-то добрые чувства к Советской России и не участвовали ни в каких заговорах против своей бывшей родины, он не трогал. Будучи большим любителем поэзии, он посещал их литературные посиделки, музыкальные вечера, ходил в театр, где давала спектакли русская труппа. Особый отдел давил на него: дескать, мало арестовываешь – давай-ка поднажми! И не жалей подлецов – все они здесь одним миром мазаны. И главное, Дудин был сторонником этих жестких мер. А ведь он сам ему говорил когда-то, что враг не тот, кто живет и думает иначе, а тот, кто нам жить иначе не дает. Но вот и он туда же…

Вот в какие рамки его тогда поставили. Все-таки как-то удавалось крутиться. Нет, долгу своему не изменял, но и грех на душу старался не брать. Так и шел, держа, словно канатоходец, какое-то немыслимое равновесие, пытаясь не соскользнуть и не упасть с высоты. Это ему давалось с трудом, потому что кругом была стена из непонимания, постоянных подозрений, сплетен, наговоров, предательства, дури и страха…

…Но то будет потом, а тогда, летом сорок третьего, Алексею и его разведывательно-диверсионной группе было приказано совершить глубокий рейд во вражеский тыл и уничтожить ряд военных объектов.

Незадолго до этого тем же путем прошел небольшой партизанский отряд, который здорово наследил. Особого вреда немцам он не причинил, но шуму наделал много. Те и устроили на партизан охоту. Алексей мудро поступил, выставив головной дозор. Они, те двое парней, что шли впереди, и напоролись на немцев. Тут же Жаков дал команду к отступлению. Кто-то из бойцов предложил устроить круговую оборону, а он: нет – и все тут. Я, говорит, живыми и невредимыми должен вас доставить домой – кому-де вы мертвые нужны?

Долго гнался за ними немец, пока группе не удалось оторваться от него. Усталые и измученные, набрели они под вечер на какую-то небольшую деревушку, где на одном из заборов жалко и одиноко пел худющий бесцветный петушок – последнее, видимо, достояние этого разграбленного и опустошенного немцами живого уголка.

– Ой, боже ж ты мой! И куды ж це вас, соколки, несе? – выглянув из-за плетня, спросила их старая хохлушка. – Тут даже полицаи-ироды зверствують… А якщо вони вас побачать?..

– А где они… эти полицаи? – насторожился Алексей.

– Так в полицейському виделку… Ви-ин он… – указывает она рукой на крепкий рубленый пятистенок, который на фоне здешних покрытых соломой мазанок выглядел настоящим княжеским теремом. Раньше в нем, скорее всего, находился местный сельсовет, но теперь с его крыши мочалом свисала красная тряпица со свастикой.