Когда жизнь на виду

— Да смех один, — улыбается Макаров. — Съел тут Семен какую-то отраву и сел ждать смерти. Пока ждал, видно, подумал получше или испугался. Сам знаешь, какие у него нервы потрепанные. Короче говоря, он сам позвонил в «скорую помощь», да еще наорал на них, чтобы быстрее приезжали. В больнице его вычистили и все дела. Через два дня будет дома.

— Он уезжать-то не передумал?

— Кто его знает. Скорее всего, у него денег на билет нет. А увольняться он увольнялся.

— Ничего. Мы ему поможем.

— Я согласен.

В больнице я натыкаюсь на аккуратно сложенный кукиш. Валтурин с синим лицом в огромной полосатой спецовке смотрит на меня каким-то живым взглядом, как будто в вагонном окне после безликой пестроты он увидел нечто интересное.

— Во! — говорит он и скрипит зубами. — Подождет старушка. Успеет еще прибрать к рукам. Я еще молодой.

— Семен, ты прямо как мальчик, — выговариваю я. — Раз повезет родиться, и то не знаешь куда себя деть. Уж тебе-то положено это знать.

— А ты-то знаешь? — зло спрашивает Валтурин.

— Догадываюсь.

— Вот что, давай не будем.

— Действительно, на кой черт ты мне сдался, — обозляюсь я.

— Ну, ну, ладно, Серега. Знаю я тебя. Я тут столько передумал.

— Ты билет на самолет купил?

— Я остаюсь здесь.

— Но ты же уволился?

— Устроюсь в другую организацию.

— Езжай ты, Семен, домой, — говорю я устало. — Дома обогреешься, перестанешь жить на износ, все у тебя войдет в норму.

— У меня и так все в норме.

— И поэтому ты здесь?

Семен отворачивается.

— На вот, молока тебе принес, — вытаскиваю я бутылку из портфеля. — Не знаю, что тебе можно, что нельзя.

— Мне все можно. Я сильно хочу есть.

В ближайшую субботу мы с Макаровым провожали Валтурина. Приятели Семена не смогли его сопровождать, а самого Семена мы постарались сберечь. Недовольный, но трезвый, он прощался с нами, и я чувствовал легкую утрату. Ничего не поделаешь, он тоже маленькая частица моей судьбы. Частица опасная, тяжелая, иногда смешная, а иногда трагичная.

В аэропорту тихо и безлюдно. Редкие пассажиры и встречающие переговариваются негромко, сидя в мягких креслах. Мы со Слободсковым тоже сидим и смотрим на летное поле, где стоят два лайнера. Чуть в стороне на подставке лежит разобранный вертолет, и пассажиры, выходя на посадку, частенько и с тревогой посматривают на него. Он мешает им верить. Психология.

Мы поджидаем знакомую Семена, которую ни он, ни мы никогда не видели. Слободскова я пригласил с собой за компанию, чтобы не было скучно. Ему все равно делать нечего, и я уже отвык что-либо предпринимать в одиночку. Новая привычка. Только среди людей я чувствую себя спокойно, работаю я или читаю только в сопровождении радио, магнитофона, шума разговора и движения вокруг. В противном случае мне чего-то не хватает, и я не могу сосредоточиться. Раньше все было наоборот.

— Как там Тамара Ивановна себя чувствует? — спрашиваю я Валерку.

— Нормально, — говорит он, думая о своем. Аэропорт всегда располагает посмотреть на свое житие-бытие как бы с высоты птичьего полета и, что называется, подбить бабки.

— Вчера Вику видел, — навожу я Слободскова на нужный разговор. — Первая поздоровалась.

— Ты насчет Антона интересуешься? — спрашивает Валера. — Когда я появился в поле зрения Тамары, она была на стадии раздумий. Мы побеседовали с ней раза два, не больше. Только, говорит, я взялась за него как следует, он сразу распался и заныл. Ноет и ноет.

— Заноешь тут, — смеюсь я.

— Как ты, говорит, образовался возле меня, я сразу поняла, что с Антоном мне будет жить скучно. Но и на таких, как я, видишь ли, у нее уже нет времени.

— Ты что же, настолько ясен, что совсем не нужно времени, чтобы в тебе разобраться?

— Это мой принцип. С женщинами я стараюсь быть ясным. Предельно. Особенно, когда все ясно мне.

— Это верно, — соглашаюсь я с удовольствием. — Сам не люблю, когда спекулируют серьезными вещами и выставляют на продажу все без разбора. Однако гнусная она все-таки бестия. Человек ведь женат, а для нее это так, чепуха.

— Нечего было самому дурака валять, — говорит Слободсков. — Ладно, все в порядке. Я сказал, чтобы она оставила его в покое.

— Ну и что? Она тебя послушает?

— Обязательно, а куда она денется? — Он опять смотрит в окно, где самолет начинает выходить на взлетную полосу. — Все, — добавляет он. — Я не хочу больше об этом говорить.

— Что-то я тебя не узнаю.

— Пойдем покурим, — предлагает Слободсков и встает. Мы выходим на улицу.

— Интересное дело, Серега. Раньше я жил по вдохновению, что ли, или, как говорят классики, страстями. А в данном случае никаких симпатий у меня особых не было и мне пришлось играть самого себя. И что же я увидел? — он смеется и машет рукой. — Ты как-нибудь попробуй сыграть самого себя. Очень полезное дело, как в зеркало на себя смотришь.

Я молча курю и искоса поглядываю на Валеру. Мне хочется его обнять, но он того никогда не узнает. Вот так жизнь и учит: на крутых виражах, куда мы выходим не сбавляя скорости по молодости лет.

Мы прислушиваемся к металлическому голосу диспетчера. Наш самолет идет на посадку.