Коглин (ЛП)

— Кривозубый-то? Вместо башки куст?

— Он миленький.

— Для пса — оно конечно.

— Да нет, правда…

— Гляньте, какое у него брюхо жирное, — сказала Вирджи. — Аж до колен свисает. А задница — как сто фунтов сырого теста.

— А мне нравится, когда мужик кругленький и в теле.

— Тогда, видать, тебе его век не забыть, он весь круглый, что твоя луна. И студенистый. Непохоже, чтобы что-то могло у него затвердеть.

Они еще похихикали, хлопая себя по ляжкам, и тут Си-Си спрашивает:

— А ты, мисс Лайла Уотерс? Нашла самого-самого?

Лайла помотала головой, но девчонки не собирались отступать, нет.

Но сколько они над ней ни подтрунивали, сколько ни выспрашивали, она держала роток на замке и глазами старалась не бегать, потому что уже его углядела и все время видела краешком глаза, когда он носился по лужайке, точно ветер, и хватал мячик, мелькнув перчаткой, так, словно это ему никаких усилий не стоило. Стройный парень. Не иначе кошачьей породы, ишь как плавно двигается: где у других мужиков суставы, у него, видно, шарниры, притом смазанные до блеска. Даже когда он бросал мяч, нельзя было приметить, какие мышцы руки он напряг: парень весь ходил ходуном.

Сущая музыка, решила Лайла. У него тело — как музыка, вот что.

Она слышала, как другие мужики его окликают — Лютер. Когда пришла его очередь махать битой и он рванул на место, рядом с ним побежал какой-то маленький мальчик, но споткнулся и упал на краю площадки. Ребятенок ударился подбородком и уже открыл рот, чтобы зареветь, но Лютер прямо на бегу подхватил его и сказал:

— Нет-нет, парень, по субботам не плачут.

Мальчишка так и разинул рот, и Лютер ему широко-широко улыбнулся. Ребенок радостно завопил и стал хохотать без удержу.

Лютер подкинул мальчишку в воздух, а потом вдруг глянул прямо на Лайлу, и у нее аж дух захватило, всю пробрало до самых коленок, очень уж быстро он уставился ей в глаза.

— Ваш, мэм? — спросил он.

Лайла выдержала его взгляд, не моргнув:

— Нет у меня детей.

— Это пока, — добавила Си-Си и расхохоталась.

Он уж хотел что-то сказать, но раздумал. Поставил ребенка на землю, опустил взгляд и, чуть скривившись, улыбнулся. А потом снова поглядел прямо на нее — уж такой милый, просто нет слов.

— Ну так что ж, это славные новости, — произнес он. — Да-да. Славные, как нонешний денек, мэм.

И он, прощаясь с ней, дотронулся до шляпы и пошел подбирать биту.

А ближе к концу дня она уже горячо молилась. Они лежали под дубом, недалеко от места гулянки, в ста ярдах выше по реке, и перед ними поблескивала темная вода Биг-Уолнат. Прижавшись к Лютеровой груди, Лайла шептала: «Господи, боюсь, что когда-нибудь моя любовь к этому мужчине поглотит меня целиком». Даже если бы ее ослепили, она бы вмиг узнала его в толпе по голосу, по запаху, по тому, как вокруг него струится воздух. Она знала, что сердце у него бешеное и неуемное, но душа нежная. И когда он большим пальцем провел по внутренней стороне ее руки, она попросила Господа простить ей все, что она собирается сделать. Потому что ради этого дикого и нежного мужчины она готова была сделать все, лишь бы он и дальше жег ее изнутри.

И Господь, в премудрости Своей, простил ее — а может, покарал, она так и не сумела понять: в общем, Он даровал ей Лютера Лоуренса. В первый год Он даровал его ей примерно дважды в месяц. Все остальное время она работала в доме у Бьюкененов, а Лютер трудился на военном заводе, легко двигаясь по жизни, с ней в такт, словно внутри у него имелся для этого особый механизм вроде часов.

Ох и дикий же он был. Нет, в отличие от большинства мужиков дикость эту он на себя не напускал и не хотел ею никого обидеть. Он бы исправился, если бы ему объяснили, как это сделать. Но разве объяснишь воде, как стать камнем, а воздуху — как стать песком? Лютер работал на заводе, а когда не работал, то играл в бейсбол, а когда не играл, то что-нибудь чинил, а когда не чинил, то бегал со своими дружками, а если нет, то был с Лайлой. И тогда, что и говорить, все-все внимание он сосредоточивал на ней, потому что любому занятию Лютер отдавался самозабвенно и целиком. Он буквально изливал на Лайлу свет, такой теплый свет, какого даже Господь Бог на нее не изливал.

А потом Джефферсон Риз его избил, и он на неделю загремел в больницу, и что-то из него ушло. Нельзя точно сказать, что именно, но она ясно видела — этого не стало. Лайле невыносимо было представлять, как ее любимый мужчина корчится в грязи, пытаясь защититься, а Риз колошматит его, пинает, выпуская на свободу то зверство, которое так долго в себе копил. Она предупреждала Лютера, чтобы он держался подальше от Риза, но Лютер не послушался, жила в нем эта тяга — ломить против течения. И когда он лежал в грязи и на него градом сыпались удары, что он понял? Что, если ты попрешь против некоторых мерзких вещей, они не просто дадут тебе сдачи. Нет, этого мало. Они начнут тебя крушить, и вылезти живым можно, только если тебе повезет, больше никак. Мерзость этого мира учит одному: она еще мерзее, чем ты мог себе вообразить.