Кого я смею любить. Ради сына

хотим с тобой, Лора, прямо смотреть друг другу в глаза, мы должны уяснить себе, что стоит между нами.

Тебе, вероятно, тяжелее всего сознавать, что ты для меня тихая пристань. Мое примирение с серыми

буднями. Подпорка под основную балку. Все эти определения отводят тебе весьма благородную роль, но они

превращают меня в своего рода калеку, а калеки так ненавидят свои увечья, что порой переносят неприязнь и на

тех, кто за ними ухаживает.

Впрочем, твой самый большой недостаток в том, что у тебя нет недостатков, и именно это гнетет и мучит

меня, я все время чувствую себя палачом, бросающим в огонь невинную жертву. Я не очень верю в порочность

человеческой природы и в ответственность человека за свои поступки. Я верю в то, что все определяется

характером человека, его врожденными свойствами, средой, социальной несправедливостью — они делают

человека тем, что он есть: честным или бесчестным, корыстным или великодушным, слабым или сильным. Я

верю в то, что служит людям путеводной звездой, а еще чаще сбивает их с пути. Вот почему я не столько

восхищаюсь людьми, сколько снисхожу к их слабостям, вот почему я так нетерпим к лицемерию, вот почему в

любви я предпочитаю давать, а не получать.

Должен ли я сказать еще и это? Мне поздно начинать жизнь сначала. Мне поздно отдавать свое сердце —

оно уже отдано. Я не хочу от тебя ребенка. Ты никогда не будешь носить его в своем чреве, а значит, не станешь

полноценной женщиной. Супружеские отношения, если они не включают в себя радость дарования новой

жизни, которая облагораживает половой акт, превращаются в простое отправление физиологической

потребности. Я отнюдь не являюсь сторонником перенаселения земли. Но в девяти случаях из десяти люди,

проповедующие стерильность, утверждая, что не следует наводнять напрасно землю, сами напрасно живут на

земле, и, когда они говорят: “Нечего производить на свет еще одного несчастного”, — они всякий раз говорят о

самих себе.

Трое детей оправдывают твое существование, ведь ты заменила им мать, тебе дано то, чем не могу

похвастаться я, — у всех у них в жилах течет твоя кровь. Но они оправдывают твое существование лишь

наполовину, и потому я колеблюсь, когда гляжу в окно на нашего сына, который не так уж и виноват, поскольку

он не покривил душой.

А всем нам, к сожалению, приходится частенько кривить душой. Даже в самом для нас священном.

Заглянем хотя бы в мою душу. Разве не пользовался я сам иногда недозволенными приемами, чтобы завоевать

Бруно? Разве не принес я в жертву ему одному своих старших детей и тебя, да и себя самого, подчиняясь той

“железной” логике, которая заставляет нас в случае необходимости разбить чью-то судьбу, разрушить семью, —

а сильных мира сего разрушить жизнь на земле — во имя какой-то придуманной нами справедливости.

Я самый заурядный человек, Лора. Правда, это не так уж важно. Но я к тому же человек ограниченный. И

самое худшее — я только с виду мягок и покладист. “Не очень-то вас согнешь”, — говорила Мамуля. А

негибкие ветки легко сломать. Я это хорошо понимаю. Я думаю, что тот, кто любит всех, по-настоящему не

любит никого, и многочисленные привязанности, на мой взгляд, такая же нелепость, как любвеобилие

филантропов, которые готовы расточать свою доброту на всех людей.

Я одинокий человек по натуре, Лора. И что еще хуже, я одинок, но не приемлю одиночества. Желая

спасти меня от него, меня заставили принять брюзжащие радости запоздалого семейного очага. Это правда, что

меня спасли от одиночества, но правда и то, что теперь мне его недостает. В наши дни, когда благодари радио,

телевидению, газетам человек ни на минуту не может остаться наедине с самим собой и в то же время у наших

наделенных стадным инстинктом современников одиночество становится модной темой, когда так удобно

жалобными сетованиями на одиночество прикрывать эгоизм, передо мной встает совсем иная проблема. Кто

любит только самого себя — а таких, как я убеждаюсь, немало, — тот никого не видит вокруг, кроме

собственной персоны, и потому наш перенаселенный мир очень скоро начинает ему казаться столь пустынным,

что его охватывает боязнь пространства. Тому же, кто считает, что у него есть все основания не любить самого

себя, достаточно одного слова, чтобы в своем уединении задохнуться от нахлынувших на него сомнений и

противоречий. Моя мать говорила: “Бывают пасынки судьбы, виною этому их характер, они всегда чувствуют

себя неудовлетворенными и замыкаются в себе”. Может не повезти с женой. Может не повезти с сыном. Может

не повезти с самим собой. Мы с тобой две тени, и эти две тени теперь связали свою судьбу.

Может быть, я слишком мрачно смотрю на жизнь? Это еще один из моих недостатков. Но давай взвесим

наши шансы. Я вспоминаю ледяные заторы на Луаре, когда в суровые долгие зимы уровень воды в ней

понижается и вдоль берегов над пустотой повисает широкая кромка голубоватого льда. Как-то раз, когда я