Кого люблю, того здесь нет

Он многое предсказал так, за рюмочкой. Помню, мы говорили о пьесе «Приблизительно в сторону солнца» и я сетовал на то, что она очень мала, коротенькая пьеска. Саша, как всегда, щурясь мучительно, сказал: «Конечно, маленькая. Но добавить ничего нельзя, ничего. – Махнул рукой и тут же продолжил: – Вообще-то время трехактных пьес кончилось». (А ведь тогда еще вовсю шли спектакли с двумя антрактами. Без этого спектакль считался неполноценным.) И добавил: «Уже идут двухактные, а в перспективе будут смотреться миниатюры, только малые пьесы. Кончается большая форма. Хорошо это или плохо – не знаю, но кончается». Сейчас это стало очевидным, однако тогда... Он эту разорванность сознания не только предсказал, но и начал осуществлять в своих маленьких пьесах. Во многом я ему следовал. Например, построением моих концертов. Обычно они состоят из целого десятка маленьких спектаклей. Отчасти это было навеяно Володиным.

Он говорил, никогда не пророчествуя, никогда не важничая. Всегда пряча глаза и щурясь от непрерывной самокритики. Он предвосхитил постмодернизм, но его творчество не совпадает с этим направлением только по одной линии. По содержанию. У Александра Володина оно всегда божественно. Когда я перечитывал сегодня ночью «Пять вечеров», я вновь был поражен удивительной, вполне пушкинской любовью к жизни в ее малых проявлениях. И в этом володинский ответ на вопрос о смысле жизни. Надо только вслушаться в слова писателя, не пренебрегать ими в угоду сегодняшнему дню и новой страшной морали. Она долго не продержится. Новая эпоха, может быть, продержится долго, но не новая мораль, когда прежде всего нужно и должно быть богатым и успешным, когда сама жизнь ничего не стоит, стоит только успех в этой жизни.

Александр Моисеевич Володин вышел из войны и вышел, не минуя тягот коммунальных квартир, и отсутствия пятидесяти копеек на три дня вперед, и болезни, и смерти, и всего-всего. Но при этом он остается писателем, который способен своих героев научить любить жизнь, а не отрицать ее. Потому что жизнь на вилле в восемь этажей среди охранников есть отрицание жизни.

На смерть Александра Володина

Шея напрягалась, как у подростка,
впервые столкнувшегося с несправедливостью
Голос звучал на высоких нотах,
ломкий и юный, почти как дискант.
А ведь он прожил восемь десятков лет...
и даже чуть больше...
И не научился быть спокойным,
быть степенным,
быть слепым.

Он написал для артистов
лучшие роли в XX веке.
В XIX такие хорошие роли сумел написать
только его тезка – Александр Островский.
Но то в XIX! А в XX – как Володин, никто не сумел!
Была путаница.
Он жизнь чувствовал, как подарок,
а его называли меланхоликом.

Он, может быть, единственный из всех,
создал на сцене положительного героя и героиню,
а его обзывали очернителем.
Он весело пошучивал, а хмурые люди,
привыкшие к лжи,
значительно покачивали головами.
Он говорил о жизни с распахнутой душой,
всерьез и навзрыд, а они криво улыбались,
думая, что он выпивши.
Он пил, не как они и не как мы,
он думал, не как они и не как мы,
он жил, не как они и не как мы...

Он любил НЕЗНАКОМЫХ ЛЮДЕЙ.
Он написал: «Не родственники, не начальники,
не подчиненные,
просто повстречались несколько человек
на одном и том же земном шаре».

Будем помнить его, будем его читать и играть.
Постараемся понять его, это еще впереди.
Поклонимся ему —
незабываемому Александру Моисеевичу,

Свободному ЧЕЛОВЕКУ
эпохи социализма.

21 декабря 2001 С.Ю.

Послесловие к монологу