Кого не взяли на небо (СИ)

Йоля прервала рассказ, откинулась на подушки и протяжно застонала, вжимая голову Соткен меж своих широко разведённых ног. Соткен, однако, дала ей ровно столько передышки, чтобы она прооралась и продолжила рассказ. Тогда и Соткен продолжила.

— И вот, хорошая моя, те существа, что появились первыми и пожелали, бывают намного долговечнее и красивее и могущественнее и сильнее. Те же, что пришли следом, бывают недолговечнее и некрасивее и бессильнее, и видя первых, тех, кто пожелали, признают их Творцами и Владыками над собой.

Едва выговорив последние слова, Йоля снова замолчала, сосредоточенно пыхтя и ёрзая голой жопой по кровати. Потом замерла на пару ударов сердца, сконцентрировалась, а после громко закричала. Соткен прекратила атаку и отстранилась, вытирая мокрые губы и подбородок.

— Это отрывок из какой-то буддийской сутры. Я что-то такое когда-то читала. Интересный, свежий взгляд на мироустройство. Рада, что у меня такая продвинутая подруга. Но ты мне ничего нового не сообщила. Кто ты? Зачем здесь? И, самое главное, чего тебе от нас надо?

Расслабленная Йоля прижмурялась, словно большая кошка. Она лениво ответила обманутой кривушке:

— Кто я такая, ты, возможно, скоро узнаешь. Сюда я пришла, потому что мой сон потревожили, и теперь я должна раскрыть правду мироздания тем, кто возомнил себя Творцами или Владыками над остальными сущностями и существами. Те, кого я выбираю, должны мне помочь. Вы, всё же, необычные человечки.

— Ага, — осклабилась Соткен, — Безумцы, извращенцы, поехавшие головой музыканты, убийцы, в конце концов.

— Бодхисаттвы, — добавила Йоля.

Татуированные брови Соткен вновь недоумевающе взметнулись вверх.

— Я про Монакуру Пуу. Такие, как он — сейчас редкость, — серьёзно сказала Йоля.

Соткен одобрительно расхохоталась, оценив удачную шутку.

— Ладно, моя хорошая, довольно уже трепаться, пойдём на реку, искупаемся перед сном.

Йоля встала с кровати, поправила сдвинутую вбок полоску ткани своих трусиков, и, нацепив через голову перевязь с потертыми ножнами, неторопливо двинулась к выходу.

Монакура Пуу, сидевший на пузатом бочонке пива перед плотно закрытой дверью женской спальни, легко поднялся, и, стараясь не скрипнуть досками пола или не удариться головой об нависающий потолок, тихонько спустился по деревянной лестнице.

* * *

Старик бросил кусок псу, лежавшему подле очага, а тот, обнюхав еду, глухо заворчал, и отвернул в сторону огромную голову. На полу вокруг уже валялось несколько кусков жаренного мяса. Блестящие, с отвисающими нижними веками глаза волкодава печально глядели на хозяина. Тот, закончив трапезу, швырнул на стол грязный нож и вытер усы засаленным рукавом вязанного свитера. Он придвинул к себе старую охотничью винтовку ипринялся бережно чистить части оружия промасленной тряпкой, а в его чёрных глазах плясали красные блики огня. Пёс вздёрнул голову и втянул воздух, принюхиваясь. Потом поднялся на лапы и сделал два шага, остановившись перед входной дверью. Шерсть на его загривке встала дыбом, он скалил зубы; с уголка пастистекла струйка вязкой слюны. Старик откинул в сторону тряпку и переломив ствол, вставил два патрона. Запертую дверь подёргали с той стороны, пёс тихонько зарычал и придвинулся ближе.

— Уходи, Монакура Пуу, — голос у старика дрожал.

— Запомнил моё имя, отец? Открывай, поговорим. — раздалось с улицы.

— Рассказать тебе, как я их всех убил? А ты будешь сидеть, слушать, хмурясь своими бровищами, и ждать слёз раскаяния чудовища? Потом перережешь мне глотку, спалишь тут всё и в языках пламени, вздымающегося к ночному небу, пойдёшь прочь, весь такой герой.

— Весь такой бодхисаттва, — послышалось из-за двери.

— Что? — переспросил старик.

— Забей.

— Ладно, в общем, уходи. Ты всё равно не поймешь. И глупо в этом во всём скрытый смысл искать. Нет его. А если бы и был, то воришкам и грабителям вроде тебя, его всё равно постигнуть не дано. Уходи, Монакура Пуу.

Окно, заколоченное досками, затрещало под сильными ударами. Пёс яростно зарычал, припав к полу и готовясь к броску. Старик прицелился в ходившие ходуном доски и нажал спусковой крючок. Оба длинных ствола изрыгнули язычки пламени. Заряды картечи со свистом прошили древесину, оставляя в досках аккуратные круглые отверстия. Ломиться перестали.

— Где сердца, печень, селезёнки, и вагины твоих дочурок, гавнюк ты больной?

Дверь, запертая изнутри на мощный засов, вновь сотряслась под сильными пинками. Что-то врубилось с той стороны в её поверхность, доски затрещали, колясь в щепу.

— Как раз вкушал последние, пока ты не пришёл.

Старик вновь переломил ствол, дослал новые патроны и выстрелил в дверь, целясь под самую притолоку. Дверь перестали ломать.

— Уходи, Монакура Пуу. Уходи или я убью тебя. Твоя хозяйка не выдала меня, хотя сразу всё знала. Она не такая, как вы, она моей крови, только очень старая. Она ведает многое, хотя я и не знаю, что она такое. Она не выдала меня. Вот и уходи. Оставь меня в покое.

— Она мне не хозяйка. И смысла я никакого не ищу. У меня всё просто: ты — оборотень, некрофил и людоед. Я — бодхисаттва. Открывай дверь.