Кого не взяли на небо (СИ)

Трабл, он у нас не только достойный боец, провидец и предсказатель горя, он ещё и доктор. Причём настоящий, дипломированный. Хочу признательно потрепать его по остриженной башке, но Луковое в ужасе дёргается в сторону, избегая ласки.

— Вон у этих, — он кажет в сторону вражин стволом калаша, — Полно этой дряни.

— Ебать-колотить, — я удивлённо смотрю в его полные трагизма глаза.

— Как же, — спрашиваю, — Она спит? А сердце как? Вывезет?

— Норм всё, — говорит доктор, — Схема примерно как на гражданке: полграмма внутривенно и минут через пять — грамм пятьдесят бурбона. И ещё пятьдесят через пару минут. Но вместо колбасы и возни угашенной вот, пожалуйста, полюбуйся: сопит, слюни пускает, а сердце так сам послушай.

Я осторожно склоняюсь и тихонько так, нежно, прикладываю ухо к плоской, словно шахматная доска, девичьей груди.

Тук-тук. Тук-тук. Спокойно и размеренно.

— Горе, — говорю, — Ты волшебник, в натуре. Объявляю тебе благодарность за нашу спасённую девку.

Руки Лещавой смыкаются на моём затылке, и девичьи пальцы с силой вжимают мою голову в свои острые рёбрышки. Девушка приоткрывает рот и начинает тихонько постанывать, облизывая пересохшие губы тонким острым языком. Я с трудом освобождаюсь из любовного плена и отшатываюсь, недоуменно уставившись на Горе.

— Амфетамин, зелье шлюх и онанистов, — утвердительно качает головой Трабл и его взгляд вновь постепенно тухнет, сконцентрировавшись на стволе штурмовой винтовки.

— Кстати, — ненадолго оживает провидец, — Полагаю, что гавно это имеет профилактический эффект, то есть перед боем нужно употребить. Обязательно и много. Тогда яд потеряет примерно три четверти своей поражающей силы.

— Во как, — говорю я, и, весьма воодушевлённый, отправляюсь обратно к собравшимся у заставленного бесполезными компьютерами и пустыми бутылками, длинному столу, но по дороге натыкаюсь на толстяка в красной ковбойской рубахе: тот залип возле монитора — из маленьких колонок на столе раздаются звуки боя.

Это тот самый предатель, а на самом деле — наш весьма крутой шпион, агент, внедрённый глубоко под украинскую землю. Аж на несколько сот метров.

«Шпилит», — мелькает первая мысль.

«Апокалипсис, а он шпилит. Интересно, во что?»

Медленно подкрадываюсь сзади и нависаю над ним, пристально разглядывая картинку монитора.

— Я, кстати, питание не отключал, компы из строя не выводил и никаких других запланированных диверсий не осуществлял, — мямлит толстяк, непонятно, как учуявший подкрадывающегося невозможно бесшумного диверсанта.

— Всё вдруг само отъехало, абсолютно, блядь, мистическим образом.

— А как, — спрашиваю, — Они бронетехнику сожгли?

— Вопрос, — отвечает толстяк, — Я тут с начала, ммм... Хуй с ним, назовём это вторжением, хотя никакое это не вторжение, ты понимаешь?

Он откидывает назад а потом задирает вверх голову, я смотрю в его перевёрнутые глаза, сверху вниз, как кобра на храброго, но обречённого мангуста, уже получившего свою порцию яда. У него отважные глаза воина, никак не вяжущиеся с рыхлым обликом.

— Понимаю, — отвечаю я.

— Так вот, — продолжает жирный, — Я тут с начала вторжения, и всё, ты понимаешь, всё, абсолютно всё, отъехало в первые же минуты после первой атаки. Поэтому ничего я не видел, а картину боя могу воссоздать лишь с твоих слов. А то, что сейчас тут кое-что работает, так это только потому, что я тут ебошу, как ишак, пока папки наши Родину свою предают, бухают, строят глазки американке и мечтают в живых остаться.

— Барон, — он прерывает возмущённый монолог и протягивает мне руку.

— Монакура. Монакура Пуу, — я принимаю рукопожатие.

Барон некоторое время очень странно смотрит на меня, держа при этом свою голову всё так же запрокинутой, а потом продолжает.

— Вот смотри, — он стучит грязным ногтем по мягкому монитору.

Я смотрю. Картинка чёрно-белая и размытая, её дёргает и артефактит, но происходящее завораживает меня, и я смотрю.

Камера направлена прямо в чёрный тоннель, и я узнаю коридор, что начинается за вторыми, металлическими дверями.

Коридор, откуда мы пришли, потеряв по дороге командира и двух самых лучших в мире бойцов.

Сейчас оттуда приходят совсем другие существа.

Монитор не успевает фиксировать быстрое передвижение: изображение дёргается и время от времени пропадает, но суть происходящего лишена какой-либо двусмысленности.

Саранча накатывает волнами, оседает на полу горами тел, но не может захлестнуть двух роботов ни порывом своей неистовой ярости, ни ценой неимоверных потерь. Роботы слегка дымят, но, в общем и целом, ни разу не устали.

Один присел на тонких ножках и палит по нижнему сегменту тоннеля, второй стоит на широко расставленных лапках и, слегка задрав носы своих пулемётов, отрабатывает стены и потолок.

Твари пытаются двигаться зигзагами, передвигаются огромными прыжками, помогая себе взмахами своих прозрачных крыльев, но всё бестолку, они ни на йоту не продвигаются ближе к двум терминаторам. Волна откатывается, и пулемёты замолкают.

Одна машина поворачивают к другой свою башку и начинает мигать лампочками, синей, зелёной, синей, красной, зеленой, красной...