Коготь дракона. Сага лунных башен

Осенью 1575 года около сорока наших воинов отправились на юг, чтобы нанести удар по испанским поселениям. Стоял сентябрь, который позже станет месяцем войны — когда мужчины отправляются на юг за лошадьми, скальпами и женщинами. Уже во времена Железного Сердца этому обычаю было не меньше сорока лет.

Мы собирались добыть лошадей, но в тот раз так и не достигли Рио-Гранде. Мы свернули в сторону и нанесли удар по липанам на реке, которую теперь называют Сан-Саба. Глупая выходка, но мы были молодыми воинами, и нам не терпелось пересчитать налобные повязки наших старинных врагов. Мы еще не усвоили, что лошади — поважнее женщин, а женщины — поважнее скальпов. Мы захватили липанов врасплох и устроили настоящую резню. У липанов было заключено перемирие с людоедами-тонкева, непримиримыми врагами команчей. Раз и навсегда мы свели счеты с тонкева лишь зимой 1864 года. Тогда мы стерли с лица земли их резервацию Клир-Форк в Бразосбе. Эзатема участвовал в той битве, и он (я!) окунал руки в их кровь с такой радостью, словно помнил события далекого прошлого своего племени.

Но осенью 1575 года до той резни было еще много-много лет. Преследуя удирающих сломяголову липанов, мы наскочили прямиком на тонкева и их союзников уичито.

Вместе с липанами против нас выступило около пятисот воинов — слишком много даже для команчей. Кроме того, мы сражались в сравнительно лесистой местности. Тут у наших врагов было преимущество, потому что мы, рожденные и выросшие в прериях, предпочитаем драться на открытом пространстве.

Наконец мы, всего пятнадцать воинов, вырвались из лесов и бежали на север. Тонкева преследовали нас почти сто миль даже после того, как липаны бросили погоню. Как они ненавидели нас! И потом, каждому тонкева не терпелось набить живот мясом команча, должным образом поджаренного. Людоеды верили, что от этого боевой дух команча переходит к пожирателю. Мы тоже в это верили, вот поэтому мы так и ненавидели тонкева, испытывая, разумеется, и естественное отвращение к людоедству.

Апачей мы встретили неподалеку от горы Дабл-Форк в Бразосбе. Нам потребовалось немного времени, чтобы нанести им удар. Мы двинулись на юг, а они остались зализывать раны в зарослях чапаррели, хоть и горели желанием отомстить. Чуть позже им удалось нас нагнать. Бой оказался коротким. От сорока воинов, которые столь гордо отправились на юг, осталось только пятнадцать. И всего пять всадников перевалило через хребет Кэпрок… тот хребет со множеством ущелий и проходов, что протянулся через прерии, словно гигантская ступень к землям, расположенным намного выше.

Я мог бы рассказать вам, как воевали индейцы прерий. На нашей планете раньше никогда не видывали таких боев и никогда больше не увидят, ибо все это минуло в прошлое. От Молочной реки до Мексиканского залива индейцы сражались одинаково — верхом, неожиданно налетая, осыпая врагов градом стрел с древками из кизила и кремневыми наконечниками. Индейцы атаковали, разворачивались, отступали, заманивая врага. А та стычка у Кэпрока ни чуть не походила на бой между индейцами. Нас было пятнадцать, и мы сражались против сотни апачей. Когда они нас нагнали, уже разгорался закат, иначе сага о Железном Сердце на этом бы и закончилась, а его скальп коптился бы у очага какого-нибудь апача вместе с десятью другими, снятыми в тот день тиграми прерий.

Но когда наступила ночь, нам удалось рассеяться и уйти от врагов. Мы вновь соединились, уже поднявшись на Кэпрок — усталые, голодные, с пустыми колчанами, на измотанных лошадях. Теперь нас осталось пятеро. Иногда мы шли пешком и вели коней в поводу, что само по себе говорит о том, в каком они были состоянии, ведь команч никогда не пойдет пешком, если можно ехать на коне. Мы следовали на север, отклоняясь на запад — в эти края никода не заезжал никто из команчей. Таким образом мы надеялись ускользнуть от своих непримиримых врагов. Наш маленький отряд оказался в самом сердце страны апачей, и никто из нас не питал ни малейшей надежды когда-нибудь добраться живым до нашего лагеря на Симарроне. Но мы продолжали упорно пробираться через огромную безводную пустыню, где даже кактусы не росли и где на твердой, как железо, земле не оставляли следов копыта лошадей.

Должно быть, к рассвету мы пересекли какую-то черту. Точнее выразиться я не могу. На самом-то деле не было там никакой черты, и все же в какой-то миг все мы поняли, что вступаем в иную страну. И люди, и животные это почувствовали. Мы все шли пешком, вели лошадей в поводу и вдруг все разом попадали на колени, словно сбитые с ног землетрясением. Лошади зафыркали, стали бить копытами и, не будь они слишком слабыми, вырвались бы на волю и удрали.