Коготь Хоруса

Саэрн рассекает воздух справа от меня, пропарывая рану в теле мироздания. Первым проходит Мехари, его болтер нацелен на Аримана. За ним следует Джедхор. Затем Ворос, Тохен и Риохан.

— Прекрати это безумие, — окликает Мехари нашего командира, перекрикивая ветер.

Бьющаяся дуга неуправляемой силы эфира, словно кнут, с треском хлещет по боку пирамиды, сотрясая платформу у нас под ногами. Один из колдунов, все еще державшихся на ногах, ослеплен. Другого швырнуло на колени.

— Убейте его! — кричу я своим людям.

С каждым ударом сердца по каналу прибывают все новые.

— Убейте Аримана!

Их болтеры, словно хор драконов, изрыгают огонь. Ни одного попадания. Ни один не находит цель.

Ариман кричит в небо. Мехари тянется к нему — еще сантиметр, и пальцы перчатки сомкнутся на горле нашего командующего — когда Рубрика вырывается на свободу. Из ауры Аримана бьют копья энергии, и за ними следует его скорбный вопль, когда наконец-то он осознает, что утратил контроль.

А затем Мехари умирает. Они все умирают.

Все мои воины на верхней платформе пирамиды, под незнакомыми звездами неба Сорциариуса, внезапно застывают. Мехари стоит молча, его протянутая рука бессильно падает. Я вижу, что он стоит передо мной, но больше не чувствую его там. Как будто смотрюсь в зеркало и не узнаю человека, который глядит на меня оттуда. Там что-то есть, но все совершенно не так.

Мои воины падают наземь грудами брони. Хельтарские гребни на шлемах бьются о стеклянный пол, и от них расходятся паутины трещин. Т-образный визор Мехари продолжает светиться, его голова наклонена ко мне.

Я шагаю к Ариману с секирой в руке.

Откуда-то доносится чей-то зов…

— …Хайон.

В горящем городе не осталось надежных убежищ. Я прячусь от убийц, как могу, и крадусь, повернувшись спиной к обломкам стены уничтоженной звездной обсерватории. Пылающее рядом пламя лижет тепловые датчики в углу моего ретинального дисплея. Единственное оружие в моих руках — боевой нож, который втыкают в сочленения доспеха. Я потерял цепной меч какое-то время назад. Опустошенный и бесполезный болтер остается в магнитном захвате у меня на бедре. Тот же обзорный экран, что отслеживает температуру снаружи, сообщает мне, что уже три минуты и сорок секунд у меня нет боеприпасов.

Переводя дыхание, я чувствую холодок тревоги. В этом нет смысла. Это Просперо, мой родной мир, в день своей гибели от клыков и когтей Волков. Это случилось до провалившейся Рубрики Аримана. До того, как мы стояли на военном совете Хоруса. Все прочие воспоминания следовали в хронологическом порядке, но это выпало из ряда. Я оборачиваюсь и вдруг вижу, почему.

Абаддон со мной. Он стоит неподалеку, наблюдая с терпеливостью командующего. Это он произнес мое имя — воин-скиталец, которого я встретил на борту «Духа мщения» вместе с Телемахоном и Леором, а не солдат-принц из исторической хроники.

Разномастная броня тускло блестит, отражая свет пламени. При нем нет оружия, однако он не кажется безоружным. Вокруг него витает угроза, хотя чем конкретно он может грозить мне, я не совсем понимаю. У него опасная душа. Это видно по его улыбке и в его золотистых глазах.

— Почему ты здесь? — спрашиваю я его, понизив голос на тот случай, если мои слова привлекут Волков.

— Я все время был рядом с тобой, — отвечает он. — Я был свидетелем твоего детства, проведенного с Мехари, и тех лет, которые ты пробыл легионером Тысячи Сынов. Просто ты видишь меня только сейчас.

— Почему?

— Потому что это воспоминание важно. — Он подходит и приседает рядом со мной.

Я замечаю, что падающая дождем пыль не оседает на его доспехе, как на моем.

— Это воспоминание определяет тебя в большей степени, чем любой другой миг твоей жизни, Хайон.

Не нужно быть пророком, чтобы знать это. Здесь погиб мой родной мир. Здесь Гира впервые приняла облик волка. Здесь я забрал Саэрн из подергивающихся пальцев чемпиона VI легиона. Здесь предательство вынудило Тысячу Сынов выступить вместе с мятежниками и безумцами против невежества и обмана. Здесь меня отделяли от смерти считаные часы, пока Леор не нашел меня среди пепельных руин.

Утверждение, что этот день определяет меня сильнее, чем какой-либо другой, едва ли можно назвать откровением.

Возможно, мне должно быть неуютно от присутствия Абаддона в моем сознании. На самом деле верно обратное: его общество успокаивает, а слабое любопытство заразительно.