Когти и клыки. Сказания из мира ведьмака

Однако на этот раз тьма не была монолитной, вдали показалась светящаяся точка. Певец подумал, что это наверняка всем известный свет в конце туннеля и что он наконец сумеет познать упокоение. Уже потирал астральные руки и направился в ту сторону, но чем ближе становился свет, тем отчетливей он видел…

* * *

…широкую спину некоего дуболома, что как раз добирался к Цветочку!

Вот только это была вовсе не она. Лишь через несколько мгновений Лютик опознал в хихикающей женщине Розочку, прекрасную шатенку, которая некогда завладела жизнью трубадура на целых шестнадцать дней. И тогда он вспомнил, что ей он тоже говорил о любви, что сильнее смерти.

Побледнел бы, когда бы призраки могли бледнеть еще сильнее, и во внезапной вспышке понимания уяснил, что это еще не конец.

В его любовном саду было множество таких вот Розочек и Цветочков, которым он обещал, что готов прийти на выручку независимо от того, где он окажется, если любимой будет необходима помощь.

Михал Смык

Когти и клыки

[29]

I

Потом говорили, что человек этот пришел с севера, со стороны Канатчиковых ворот[30]. Подтвердил это и Пухач, который крутился в то время неподалеку от стражницкой. Я поверила ему на слово, хотя он и любил приукрашивать правду. Скорее всего, подслушал, что болтают люди в корчмах, а потом по привычке клялся собственным хвостом, что видел все лично. Впрочем, неважно, откуда пришел незнакомец. Но в Вызиму он прибыл, чтобы меня убить.

О том, что случилось в «У Лиса», я узнала от Четвертушки. Ей можно было верить, не то что Пухачу, господину канав и скользких обещаний. Всю жизнь свою она провела под полом корчмы, ей не страшны были брошенные в нее кружки и тяжелые башмаки трактирщика. Видела она не одну ссору, прижавшись к щелям между досками, слизывала с пола окрашенное красным пиво, даже притаскивала в гнездо выбитые зубы, когда страже приходилось хвататься за палицы, чтобы успокоить пьянь. Но даже закаленная в боях Четвертушка не видела ничего подобного. Когда пришла ко мне на аудиенцию, вся тряслась.

– В город прибыло чудовище! Зарезал троих, темная госпожа, зарезал, словно свиней! – склонила головку и хвостик, что в царстве грызунов соответствовало верноподданническому поклону. – Беловолосый мясник!

Я погладила ее спутанную шерсть.

Успокойся, Четвертушка. Ты в безопасности.

Пыталась объединить наши самости, чтобы принести ей немного успокоения, но она была слишком напугана. Убегала из эфирных объятий. Формирование потока в этом случае напоминало попытку схватить угря намасленными руками.

Расскажи, что случилось. Сначала.

Она нервно шевельнула носиком.

– Беловолосый мясник! – повторила, а в глазах-бусинках мелькнул страх. – Колдун! У него меч, который рубит мясо до кости, а еще он накладывает жуткие заклятия. И эти глаза, эти злые глаза! Они не знают милосердия!

Я перестала тянуть ее за язык. В этом не было никакого толку. Вместо этого я собралась с силами и вошла в нее: грубо и без предупреждения. Да, такой опыт не был самым приятным, но Четвертушка была сильной, а у меня не было времени ждать, пока она выйдет из шока.

Я редко решалась на то, чтобы просматривать сознания подданных. Чаще всего я считала такое некультурным, неприличным даже, и уж наверняка – вредным для обеих сторон. Насколько же приятней единиться мыслями, смотреть на мир сквозь общую призму, выбирать роль своего, а не чужака, который, вместо того чтобы воспользоваться гостеприимством хозяина, связывает и затыкает ему рот кляпом, чтобы спокойно ознакомиться с содержанием комода. Это было ниже моего достоинства.

Но принцессы знают, что порой нужно закусить губу и сделать то, что необходимо.

«Вхождение» звучит решительно симпатичней, нежели «вторжение», хотя это последнее лучше передает суть дела. Проникаешь в чужое сознание, парализуя его и заставляя тебе покоряться. Когда я вошла в Четвертушку, та пискнула, словно с нее сдирали шкурку. Мгновение после вхождения я еще чувствовала мощные вибрации боли, отражающиеся от стенок мышиного черепа, но с течением лет я научилась это заглушать. Мне нужно было спешить, если я не хотела обидеть служанку. Воспоминание о Шалуне и Горностайке, об их изломанных, выкрученных телах, которые я кинула на алтарь экспериментов с соединством, доныне не давали мне о себе забыть. И я быстро принялась за работу.

Память моих подданных – это не хронологически упорядоченное собрание данных. Их не станешь просматривать, как книги с гравюрами. Это, скорее, грязная лужа, где плавают стайки образов: новые то и дело лезут из ила, старые исчезают с поверхности, кипят в полубезумном танце желаний, где главные – жажда размножаться и кормиться.

Драка в трактире отпечаталась в Четвертушке сильно; сцены были яркими, хорошо прорисованными на мутном зеркале сознания. Наверняка пройдет несколько часов, а может, и целые сутки, прежде чем их поглотит мрак. Грызуны не памятливы. К твоему, Четвертушка, счастью.

Начинаем. Я наклоняюсь над зеркалом и…