Койот Санрайз. Невероятная гонка на школьном автобусе

– Ну ладно. Подумаю, – он глубокомысленно покосился на небо, сделал большой глоток безалкогольного пива. Потом кивнул, выключил радио: – Ну хорошо, пышка моя. Поехали. Жили-были две птицы – Ворон и Овсянка. Овсянка была маленькая и хорошенькая, с блестящими глазами, добрым сердцем и красивыми – никто никогда лучше не слыхал – песнями. А Ворон был мерзкий старый одноглазый хрыч. Перьев у него кое-где не хватало, и одно крыло, ломаное-переломаное, не сгибалось, так что летать он не мог. Просто сидел безвылазно на их общем старом дереве, пел вместе с Овсянкой и клевал всяких жалких жучков, которые попадались ему на ветках. Но они были неразлучные друзья, Овсянка и Ворон, и, хоть ветер, хоть дождь, черт побери, да хоть ураган, эти двое держались вместе.

Родео опять глотнул имбирного пива, а Айван, улучив этот удачный момент, подкрался и, зевнув, вспрыгнул ему на колени. Родео даже глаз не опустил, только неуклюже почесал Айвана за ушком и продолжил сказку, не прогоняя кота:

– И вот однажды старый Ворон видит, что под деревом что-то валяется. Это… это был… ломтик картошки фри.

– Картошки фри? – спросила я с сомнением.

– Да, картошки фри. Его наверняка уронила какая-то неаккуратная девчонка с дурными привычками – она роняет картошку и прерывает вопросами сказки. И тогда старый Ворон решает достать этот случайно попавший туда ломтик. Но летать Ворон не умеет, помнишь? Так что он прыгает с ветки на ветку все ниже и ниже, а потом в конце концов бухается с большой высоты на землю и совершает ужасно неуклюжую жесткую посадку. Он хватает ломтик клювом, поднимает голову, и тут его осеняет: «Тьфу, черт, как же я раньше не сообразил?» Скачет там внизу, теряет последнюю надежду: взлететь не может, застрял на земле, но тут, откуда ни возьмись… кто, как ты думаешь?

– Голодная лиса? – догадалась я.

– Нет. Это не настолько кровавая история. Откуда ни возьмись, прилетает, конечно, Овсянка. А эта Овсянка… Ну-у, она была просто нечто. Широкой души птица. И вот она забралась под сломанное крыло старого ворчливого Ворона и стала сильно-сильно бить крыльями, и первое время ничего не получалось, но потом Ворон начал сам махать крыльями – старался как мог – и благодаря помощи этой замечательной Овсянки старый Ворон впервые за долгие годы, черт подери, снова оторвался от земли, взлетел невысоко и сел на ветку того самого дерева. И там они сидели, Ворон и Овсянка, бок о бок, высоко в лазурном небе, где им было самое место, и ели ломтик картошки фри, поделив его поровну. Вот и вся сказка.

Я задумчиво кивнула:

– Неплохо, Родео. Неплохо. Но до чего же этот Ворон любил картошку фри – просто голову потерял.

Родео покачал головой:

– Не-а, – сказал он, все еще почесывая Айвана. – На самом деле он ее не любил.

– Что-о? Тогда почему он спрыгнул на землю за тем ломтиком?

Родео посмотрел на очаровательного котенка у себя на коленях, а потом снова на шоссе, вьющееся между колорадскими соснами:

– Потому что это Овсянка любила картошку фри, Койот. А Ворон любил Овсянку.

И тогда я улыбнулась, украдкой, сама себе, и откинулась на спинку сиденья, и испустила тот огромный вздох облегчения, от которого пыталась удержаться с тех пор, как одометр отмерил волшебное число.

Этот Родео – просто нечто. Время от времени он, вопреки своей натуре, бывает чертовски умным и поэтичным.

Глава пятая

В тот день – а мы все еще ехали по Колорадо – мы решили заночевать в кемпинге у Бирюзового озера. Это был настоящий, честный кемпинг: пронумерованные места для палаток и автодомов, столы для пикников, нечищеные железные чаши-костровища.

Как только мы припарковались на свободном месте, я с Айваном на руках выскочила из автобуса и побежала исследовать окрестности. Добрела до озера, вдыхая запахи сосисок из мангалов и жареного зефира с костров, уворачиваясь от детей, носившихся туда-сюда на велосипедах.

Я держалась подальше от галечного пляжа, где было полно детей и все купались и плескались: ведь я знала, что Айвану будут не по вкусу гвалт и грубые забавы. Нашла тихое укромное местечко, где волны озера набегали на берег в тени деревьев. Скинула шлепанцы, села на бревно, опустила ноги в прохладную воду. Айван вывернулся из моих рук и, опасливо ступая, пошел по бревну, с любопытством кивая головой в такт волнам.

– О… боже… мой….

Я подскочила. Так быстро выпрямилась, что чуть не грохнулась с бревна. Оно закачалось подо мной, Айван так и присел, цепляясь когтями за древесину.

Когда мы оба восстановили равновесие, я задрала голову – посмотреть, откуда раздался голос.

Над нами, на дереве, сидела девочка, с виду моя ровесница. Уютно устроилась в развилке между двумя ветками, держа на колене раскрытую книгу. На носу – круглые очки в роговой оправе, лицо – серьезнее не бывает.

– Извини, если я тебя напугала, – сказала она. – Но какой же милый котенок. Самый милый из всех, каких я только видела.

Я улыбнулась ей.

– Это правда, – ответила я. – Наверно, даже самый милый на свете.