Кокаин

Тито был настолько деликатен, что ничего не спросил об ее родителях. Он помнил хорошо величественную фигуру мамаши, которая читала ему наставление о нравственности, и папашу, который считал на «скуди» и «маренги» и манипулировал часами, как шпагой, когда дочь его приходила с опозданием на пять минут.

Помнил он также и дом, бедный, но честный, украшенный всевозможными предметами, выигранными на благотворительных лотереях, которые переходят из дома в дом, пока не попадут в семью, подобную семье Мадлены, где и остаются. Но, когда Мадлена превращается в Мод, вещи эти снова попадают на лотерею.

Ни Тито, ни Мод не могли отделаться от воспоминаний, и потому она оставалась для него почти той же наивной и смешной девушкой, которую он увидел два года тому назад на балконе небольшого дома в глухой Италии.

Ныне эта женщина носила лайковые перчатки, выговаривала труднопроизносимые слова, вроде идиосинкразия, материализация, конкубинизм, и делала ударение совершенно произвольно.

Мод смеялась над Мадленой, как над какой-то давно позабытой подругой. Ее прошлое, о котором можно было говорить, начиналось с того дня… одним словом, с того раза…

— Случилось, — объясняла она Тито, пока горничная распаковывала в другой комнате сундуки, — случилось однажды летом, что я была одна дома. Мама сдавала тогда комнату одному банковскому чиновнику. Было очень жарко. Кровь в жилах у меня кипела, все тело горело. Только нас двое было дома; мать могла войти во всякое время, так как у нее был ключ от дверей. Этот юноша стал целовать меня, а затем припер меня к дверям и взял меня… так совершенно просто, как прикалывают бабочку булавкой.

— Но он нравился тебе? Ты любила его?

— Нет, — ответила Мод, рассматривая Вандомскую колонну, которая виднелась из окна. — Нет. Я даже не знала, кто он; он не нравился мне. Но это был мужчина и мог удовлетворить меня. Когда что-нибудь знаешь, то случаются трагедии. Не понимаю, почему. В тот момент — подумай только: август! — мне хотелось близости мужчины. А потом я должна была переносить крики матери, ругательства отца и площадную брань их обоих.

— А этот мужчина?

— Я больше не видела его. Перед тем, как отдаться ему, я отказала двум или трем, которые любили меня.

— Вы всегда так делаете. Отказываете тем, которые вас любят, чтобы отдаться тем, которые не стоят вас.

— Не стоят нас? Это здесь ни при чем! Я отдалась, как и все мы, женщины, не в награду за что либо, не из-за каких-нибудь заслуг, а потому, что чувствуем потребность отдаться…

— Барышня! — раздался голос горничной из другой комнаты. — В большом сундуке…

— Позволишь? — сказала Мод, оставляя Тито.

Оставшись один, Тито смотрел на движение экипажей и пешеходов и думал:

«Какая рассудительная женщина. Как просто, без всяких прикрас она рассказала о том, как случается в первый раз! Было жарко, под руками был мужчина, я находилась в возбужденном состоянии и отдалась, не думая, без всякого притворства…

Иные женщины говорят: это был мерзавец, я ничего не понимала, ничего не знала; он изнасиловал меня…

Или же: он опоил меня. Я уснула. Когда проснулась от глубокого сна…

Или еще так: мать была при смерти: у нас не было средств на лекарство, на доктора, на гроб и я отдалась богатому человеку…

И добавляют: ах, если бы ты знал, как я ненавижу этого человека, как презираю самое себя!..

В то время как эта восхитительная Мод говорит о первом разе, как говорила бы о первом причастии, если об этом стоит говорить. Она не придает никакого значения физическим переживаниям и ничему, что так тесно связано с ним, и о чем так много говорят и кричат поэты, моралисты и судьи всех народов и времен; об этом самом естественном сближении двух тел, которое рассматривается под разным углом зрения, если оно совершено до записи в отделе гражданского состояния, или после него, которое считается честным и благородным, если произойдет в одной постели, и бесчестным, если в другой.

Мод просто и естественно рассказывает о том, что называют „грех“. Ошибочный взгляд на это создал целый ряд преступлений. С того дня, как „проступок“ девушки не будет рассматриваться как таковой, как нечто позорное, не станет больше абортов, потому что о ребенке не будут больше говорить, что это „плод любви несчастной“, и его не надо будет скрывать.

Евреи побивали камнями девушку, которая отдавалась раньше брака. Народ убивал ее. И, быть может, между убивавшими был и совратитель. Нынче в моде аборт. Но и за него наказывают. Если женщина не сделает аборта, должна убить новорожденного. Если не убьет его, выгоняют из дому ее и ребенка.