КОКАИН

Мариус Амяози шел твердо и уверенно. Посмотрел ироническим взглядом на нас, журналистов, стоявших в темном и сыром коридоре и наблюдавших за этой церемонией; по бокам коридора расположены мрачные камеры, в окошечках которых светились глаза – тоже приговоренных? или ждущих своей очереди?

82

Палач шел впереди всей этой печальной группы.

За ним смертник и два его помощника.

Затем защитник, начальник тюрьмы, прочие чиновники и журналисты.

Спускаемся по ступенькам и минуем галерею. Звук наших шагов нарушает мертвую тишину, царящую вокруг нас.

Входим в зал.

Священник с крестом в руке; на столике – бутылки шампанского и ликеры.

Священник обнял смертника, тогда как один из смотрителей тюрьмы наливал шампанское.

Приговоренный спросил папиросу. Ему подали ее зажженной.

Двое помощников обрезали воротничок рубашки и старательно обрили ему затылок; затем взяли его за руки связали их за спиной.

Печальное шествие двинулось дальше.

Вдруг, спускаясь с лестницы, Ампози почувствовал себя не вполне уверснно, ноги его ослабели и отказывались повиноваться: он наверно упал бы, если бы помощники палача не поддержалн его под руки.

В окнах, выходивших во двор тюрьмы, виднелнсь любопытные.

Перед воротами тюрьмы, в утреннем тумане, стоит повозка, запряженная двумя белыми лошадьми. В повозке лежит корзина. Приносят лестницу. Смертник садится в повозку вместе с палачом и двумя помощниками.

В ста метрах ужаснейшее орудие казни ждет свою жертву. Лошади двигаются с таким безразличием, как будто они везут невесту к венцу.

Остановка. Помощники палача отпирают дверцы и подставляют лесенку. Палач тоже выходит, за ним следует с полным безучастием смертник. Адвокат сидит неподаижяо, точно одеревенелый.

Помощники взяли несчастнато под руки и повели

83

к орудию казни. Вокруг страшной машины стоят солдаты с шашками наголо; зрители снимают шляпы.

Приговоренный бледен, как полотно; искривленный рот, казалось, готов произнести мольбу о помиловании, просить сострадание у нарождающогося дня, у жизни, у всех присутствующих.

Видит ли он еще что-нибудь, этот несчастный? Нет, нет, глаза его уже ничего не видят, хотя и устремлены куда-то вдаль, мимо той ужасной машины, которая вырисовывается между зеленой листвой.

По вискам приговоренного скатываются две капли холодного пота; рот раскрыт, как будто для того, чтобы крикнуть, но звук голоса застрял у него в горле.

Он подходит к эшафоту: жизнь его можно измерить теперь только секундами. На большой площади ни звука, ни даже шелеста крыльев пролетающей птицы; даже мелкий дождичек сыплется как-то бесшумно.

Не подымая ног, он всходит по лестяице: кажется, смерть уже унесла его и подняла над людьми. Омертвелые ноги безжизненно тянутся за безвольным телом. Связанные за спиной руки судорожно сжимаются и подергиваются; грудь вздымается, точно готова сейчас разорваться; шейные мускулы напряглвсь, как канаты.

Гильотина зияла своей открытой пастью, готовой поглотить несчастную голову, чтобы затем выкинуть ее в окровавленном виде.

На одну секунду он стал точно вкопанный, но два помощника быстро подхватили его, согнули голову и легким толчком повалили на помост. Палач всовывает его голову в отверстие, нож падает и прижимает ее, точно железной рукой.

Момент, ужасный момент, которому, кажется, нет и конца. Голоза летит, описывая в воздухе полукруг и падает в корзину.

Правосудие торжествует.

84

Нам, журналистам, позволяют приблизиться. Тело кладут в гроб, выложенный ельником; но голова, как будто, живет еще, глаза не закрыты, высунутый язык слегка вздрагивает, а изо рта течет небольшая струйка кровянистой слюны. Один из помощников хватает ее за волосы и тоже бросает в гроб, который на простой телеге направляется в сторону физиологического института.

Площадь озаряется первыми лучами солнца; солдаты уходят, в то время, как палач с помощниками разбирает машину.

В физиологическом институте, куда мы тоже направились, нас уверяли, что сердце еше билось и что на сетчатке отражалась жизнь. О, безжалостные человеческие законы, о, ученые юристы, неужели…

Но статья Тито Арнауди не могла еще заполнить две колонны, поэтому он дополнил ее разными комментариями в духе Толстого о праве убивать и судить; но так как и этого не хватало, то он сделал вступление по поводу возникновения гильотины.

Потом вспомнил последние слова Людовика XVI, который воскликнул Francais, je meurs innocent-de tout; припомнил слова Марии Антуанетты, обращенные к палачу, на грубость которого она сказала: «Pardon, monsieue!», раccказал о том, как Елизавета, сестра Людовика XVI, стыдливо просила закрыть ей шею, после того, как палач, бросив ее под нож гильотины, обнажил ее; вспомнил о том, как дрожавший под ноябрьским дождем, Байли сказал, что дрожит он от холода, но не от страха. Потом прошел еще целый ряд исторических лиц вроде Шарлотты Кордэ, Дантона, Демулена и многих других…

Но так как и теперь не было еще полных двух столбцов, то Тито раccказал всю историю Мариуса Ампози прихватив попутно Ямайку с ее знаменитым ромом… Погом обяснил действие гильотины, ее достоинства и недостатки. И, наконец,

85