Коко Шанель

Вот почему Габриель, как ее ни осуждали за принятое решение, какое бы ни оказывалось на нее давление – особенно со стороны Профсоюзной палаты высокой моды, – решила не отступать. Работницы? Конкурентки будут только счастливы взять их к себе на службу, они ведь опытные специалистки. Клиентура? Тем паче: пусть отправляются к конкуренткам, они только того и ждут. Ее обвиняют в дезертирстве? Смешно, ей-богу! Ей что, одевать французскую армию? Или на нее возложат задачу обеспечивать защиту от немецких самолетов или танков? Или от нее хотят, чтобы она шила одежду для светских дам, которые изъявят желание примерить одежду сестер милосердия? Если память не изменяет, этим занимался Пуаро в 1914 году, и он же скроил оригинальную униформу по эскизам Кокто. Что ж – если другие Дома моды пожелают оставаться открытыми, дай им бог успехов и роста продаж!

…Когда Габриель, перелистывая газеты, находила в рубрике «Моды» последние «писки», то не могла удержаться от смеха. Вот, к примеру, наряд под названием «Ложная тревога» – горностаевое манто-труакар, «надеваемое поверх обеденного платья из марокканского крепа, подчеркнутого синим симили». Или туалет «Наступление», включавший блузку из набивного шелка в сочетании с драповой юбкой того же тона, короткой жакеткой из набивного шелка обратной стороной снаружи и сумкой для противогаза из того же материала.[57] Как она хорошо поступила, что закрыла свой Дом моделей и избавила себя от посмешища, на которое обрекли себя ее соперницы, желавшие прославиться созданием таких фасонов: «Мы тоже воюем за родину!»

– Они не заставят содрогнуться Адольфа Гитлера! – саркастически замечала она.

10 ТАКОЙ ДЛИННЫЙ АНТРАКТ…

…Дом номер 31 по рю Камбон. Конец сентября 1939 года. Ставни второго этажа закрыты. Десятки золоченых стульев, обитых красным бархатом, на которые некогда усаживались клиентки Коко во время показов мод, еще в июле были накрыты обширными серыми чехлами, уже начавшими покрываться серым слоем пыли. Дом Шанели выглядел как дворец Спящей красавицы… Надолго ли? До конца войны? Навсегда?

В один из самых первых дней сентября Жан Кокто[58] со своим другом Жаном Маре, которого только что мобилизовали в армию, пришли на обед к Габриель. Это была весьма грустная трапеза: актер проводил в Париже последний день. В казарме в Версале, куда он был вызван, ему дали увольнительную на несколько часов в столицу. Во время обеда Кокто, который не всегда блистал оптимизмом, высказал – сам не больно веря в это – парадокс, что войны суть нормальное состояние человечества, а мир – всего лишь пауза, некая периодическая рекреация человека, необходимая перед тем, как снова идти в бой…

Но, высказав сию мысль, он добавил, что не верит, будто сейчас на повестке дня стоит затяжной конфликт. Жан Маре – еще более необдуманно – предсказал, что вернется через неделю. Войны попросту не может быть, утверждал он. Это всего лишь огромный блеф. Кстати, всюду только и говорят о том, что немцы мрут с голоду, что бензина у них на донышке, что броня их танков не крепче картонки… Как они смогут сопротивляться «первой армии мира»?

Обладая более трезвым взглядом, Габриель не разделяла эту точку зрения. Она предложила Жанно быть его «фронтовой крестной». Маре был направлен со своей 107-й ротой Воздушной армии в Сомму, что в Мондидье, затем – в Руа. Назначением вышеназванной части было обслуживание возможных самолетов, строительство которых, кстати, так еще и не началось и которые не прилетят никогда… В ожидании самолетов это воинское подразделение получает от Коко, благодаря присутствию Жана Маре, бочонки вина, свитера, шарфы, перчатки, подбитые мехом, шерстяные шлемы и кашне. Посмел бы кто-нибудь здесь, в части, сказать дурное слово о Жане Марс, гордящемся тем, что его рота – «единственная во всей французской армии, одетая от Шанель».

Перед уходом Маре в армию они с Кокто жили вместе в большой квартире по адресу Пляс де ла Мадлен, 9; окна этой квартиры выходили на левое крыло церкви Св. Магдалины. Кстати, платила за квартиру Габриель, так как сам поэт не располагал для этого средствами. Два ковра он, судя по всему, позаимствовал у матери. Покупка нескольких матрацев окончательно посадила его на мель. Стулья были утащены Жанно из сада Шанз-Элизе и затем перекрашены. Андре де Вильморен, брат Луизы, пожертвовал разорившейся влюбленной паре целую батарею кастрюль.