Коко Шанель. Жизнь, рассказанная ею самой

Сначала никто даже не понял, что произошло. Ириб сделал ко мне несколько шагов, вдруг схватился за сердце и… рухнул замертво!

«Он умер мгновенно, не мучаясь…» Я уже слышала это о Кейпеле, Бой тоже умер мгновенно…. Тоже умер…

Снова жестокая судьба отнимала у меня возможность быть счастливой рядом с мужчиной, оставляя в одиночестве.

Жизнь померкла, я прекрасно понимала, что это последняя попытка, свадьбы больше не будет ни красивой, ни даже очень простой. От меня ушел последний мужчина, который мог стать моим мужем. Хотелось крикнуть небесам: «За что?!». Что за проклятье на нашей семье, ведь мать умерла из-за мужчины, которого любила, Жюлия осталась с ребенком на руках и тоже умерла, Антуанетта погибла из-за своей любви, Адриенна, столько лет дожидавшаяся своего Мориса, тоже недолго прожила с ним замужней, Морис оставил ее вдовой…

А я? Может, лучше было бы когда-то принять предложение Бальсана и жить в Руайо хозяйкой, выезжая в Париж лишь на скачки или поесть устриц в ресторане? Но тогда не было бы Коко Шанель, не было бы фирмы моего имени, духов, стиля…

Надо было давно понять, что за возможность стать Шанель, диктующей свой взгляд на жизнь миллионам, нужно платить собственной жизнью, своим счастьем. За счастье творить расплата одиночество.

Одиночество. Навсегда, даже когда рядом люди, когда есть с кем поговорить, одиночество, потому что все они уйдут в свои семьи, к своим любимым или даже нелюбимым женам, детям… а я ни к кому не уйду. Я одна, совсем одна, хотя живы два брата, жива Адриенна, жив племянник Андре, живы мои любовники… Но у всех своя жизнь, в которой главное место занимает вовсе не мадемуазель Шанель.

В то же лето на машине разбился брат Руси Алексей, Мися, бросив меня, умчалась утешать Русю и Серта. Она была не нужна им, но помчалась. На что надеялась моя подруга? Ведь она была так же никому не нужна, как и я. Мы два одиноких скорпиона.

Мися основательно привыкла к морфию, который колола уже большими дозами, она и мне предложила как средство от бессонницы сильнодействующее средство — седол.

Я лежала и думала, колоть его или нет. Седол хорошо помогал забыться, пусть и в беспокойном сне. Рядом не было никого, совсем никого. На «Ла Паузе» мы с Ирибом не держали слуг, если нужно, то нанимали на время или приглашали из ресторана. Я совсем одна, если вколоть больше, чем нужно, то можно не проснуться.

Совсем не проснуться… Так легче — заснуть и не проснуться… Найдут не скоро, потому не спасут, не вытащат принудительно из небытия.

А осенняя коллекция… ну, что осенняя коллекция? Не будет моей, покажут другие. Мода не стоит на месте, она будет развиваться и без меня, как развивалась до того. Мысли невольно перекинулись на коллекцию, уже через пару минут я забыла о бессоннице, но не потому что сладко посапывала во сне, а потому что мысленно создавала новую коллекцию.

У меня больше не было любимого мужчины, не было надежды создать хоть подобие семьи, не остаться в старости в одиночестве. Если я уже заплатила свою дань, значит, дальше наказывать строптивую Шанель судьбе не за что, значит, можно жить, не надеясь на счастье вдвоем, а занимаясь только работой?

Я удивилась, почему столь простая мысль до сих пор не пришла мне в голову: я уже сполна заплатила судьбе за все, она больше не должна ставить мне препоны.

Теперь я окончательно стала Коко Шанель, оставив позади не только свое прошлое, но и саму надежду стать кем-то иным.

Если бы тогда знать, сколько еще трудностей и тяжелых испытаний впереди, может, я и вколола бы седол… Но я не знала, просто верила, что смогу найти счастье в том, что мне осталось…. Я буду, как Дягилев в своей работе, умирать с каждой коллекцией и рождаться заново, чтобы в следующий раз она вместе со мной родилась снова.

Начало сумасшествия

«Она встала вровень с мужчинами!» Почему это считается похвалой? Я знаю стольких мужчин-ничтожеств… Что же мне, опускаться на колени, чтобы быть с ними вровень? Тем более глупые мужчины, чтобы доказать самим себе, что они мужественны, время от времени играют в войны, и даже мировые. Если войн нет, изобретают кризисы. Никто не сможет убедить меня в том, что кризисы не придуманы нарочно. Пока люди просто работают, все в порядке, но потом находится тот, кому кажется всего мало — зарплаты, отпусков, льгот, уважения…

Я уважаю только тех, кто хорошо делает свое дело, а не тех, кто много кричит и чего-то требует.

Париж охватило всеобщее безумие. Забастовка!