Кокон

Ребята! Особенно нервировала чета из крупной, толстоногой, белолицей, вороной, по-еврейски несчастной Аньки, которая любила оглаживать хафизовскую жену, млела по ней и позднее, как и следовало ожидать, эволюционировала в окончательную лесбиянку, и ее кучерявого, статного, простоватого сожителя Пети, который, как считалось, побывал в Афганистане, где подорвался на мине, и в

Чернобыле, где облучился. Считалось, что, несмотря на цветущий вид, скоро он может умереть, и к нему требуется особое отношение. Однажды

Хафизов не без удивления перехватил на Пете взгляд своей жены – взгляд шуточного дерзкого вызова-призыва, которым любовники обмениваются на ранней, интересной и радостной стадии жеребячества.

И, однако, вынужден был терпеть эту половую дружбу семей.

РЕПЕТИЦИЯ ЧУМЫ

Но что-то копилось, что-то зрело и не могло не лопнуть среди этих трущихся друг о друга “ребят”, напоминавших свору бродячих собак разных мастей, размеров и паршивости, вереницей бегающих по свалке за чьим-нибудь текущим подхвостьем. И чем чище дружба, чем выше искусство и провозглашаемые идеалы, чем яснее перезвон Звенигорода, тем гаже вакханалия.

Еще в Рузе у Хафизова начала слабо, нудно побаливать голова, как однажды перед гайморитом, больницей и проколом носа. Танька, любительница заморочек с космической энергетикой, экстрасенсорикой и, скорее всего, каким-нибудь колдовством, взялась вылечить его без лекарств и больницы, что было бесполезно, но приятно. Если бы не эти

“лечебные” прикосновения к лицу, шее, груди, ушам, если бы не прижимания сзади и притирания спереди, если бы не это благовидное обжимание при всех (а можно было и выслать жену из комнаты, чтобы не мешала концентрировать лечебную энергию), если бы еще и не выпивка в ходе сеансов, они бы, наверное, никогда не перешли от мудреной глупости рассуждений об искусстве, театре и мистике к сладкому постельному делу.

Жена, находившаяся в разгаре схожих процессов, оставляла их наедине едва ли не с радостью и уходила подолгу провожать своих любимых “ребят”. Первый поцелуй случился в лифте, и, как только они отлепились друг от друга, двери раскрылись на первом этаже, и вот – перед ними сияет розовая жена с несколько смущенным недобитым афганским чернобыльцем Петей под ручку. Вы оттуда, а мы туда, – пустое совпадение, равносильное фатальной справедливости.

Когда они оказались на диване в первый раз, его приятно удивило фарфоровое свечение ее узеньких ног и яркая чернота волосяного треугольника в темноте, а также неожиданная при такой тщедушности полнота грудей с крупными темными сосками кормившей женщины. С его стороны это был яростный налет, с ее – покорная жертва. Натягивая чулки, она намеренно замешкалась на виду и спросила трогательным голоском, понравилось ли ему все это. Она-то уже спала со многими мужчинами, почти со всеми, кто ей более-менее нравился, но не получала от этого особого удовольствия. Так что, наверное, она проститутка. Он ответил, что конечно. А когда проводил ее до дома, в то же время года и в том же месте, где расстался с нею несколько лет назад, до ее беременности, его второй жены и ее первого развода, когда она была почти обречена стать его большой любовью и женой, когда смотрел на ее жалостную мордашку, в голове не укладывалось, что перед ним стоит одна из его многолетних любовных грез и от нее, от этой игрушечной крохи, у него до сих пор ломит яйца.

Их воровские встречи повторились несколько (немного) раз, когда жена увозила дочь к маме. Он тут же созванивался с Танькой из телефона-автомата, что напротив подъезда, она приезжала, пила чай, выставив на обозрение скрещенные ножки в черных колготках, потом он садился перед ней, целовал, гладил, тискал, вел на диван… Но вот признак признаков: потом ему не очень жгуче, но хотелось, чтобы она ушла и оставила его наедине с приятными ощущениями. Приходила она и при жене, и как-то явилась с одним из юных, холостых друзей

Хафизова, Антошкиным, игравшим с нею в завлекалки на полу, за чаем, вином и гитарными подпоручиками, примерно так же, как кучерявый Петя играл с хафизовской женой. Это становилось неинтересно, неэксклюзивно, и звонки с его стороны почти прекратились.

Предпоследний раз он завалил ее впопыхах, когда Танька с

Антошкиным были уже невестой и женихом, и жених успел отбежать за вином ровно настолько, сколько необходимо для торопливого совокупления в одежде. Последний же раз он пришел к Таньке домой, когда невмоготу стало терпеть веселье жениных гостей.

Они пили на темной кухне ядреную папину настойку, полы халата у нее расползлись, он стал целовать ее узкие ноги и бормотать всякую всячину. Она неубедительно ломалась (ибо, несмотря на свое

“проститутство”, никогда не подходила к делу естественно), поначалу не оставляла его ночевать, потом – не разрешала перелечь в ее постель, потом – снять с нее трусы, хотя лифчик сняла заранее и, наконец, грубо призналась, что всего полтора часа назад в этой самой постели ее имел Антошкин. Что пуще раззадорило Хафизова.