Кокон

Летом он повторно, и теперь удачно сдал экзамены в пединститут. И мама предложила им с сестрой, втроем, провести отпуск в Одессе, по так называемой курсовке, когда питаешься по талонам в столовке, называемой здесь похабным словом “едальня”, а спишь в бетонном общежитии для повышения чьей-то запойной квалификации на пыльной, самосвальной, промышленной окраине, где по земляным улицам и буграм бегают стаи бродячих псов – и с жуткими воплями дерутся по ночам.

Одесса показалась никакой не раскрасавицей, как обещали песни и рассказы многочисленных почитателей этого города. По пресловутой

Дерибасовской, узкой и, надо сказать, грязной улице, ветер гнал пыль, бумажки и мусор, в каждой из многочисленных подворотен липучие спекулянты норовили что-нибудь всучить – и всучили-таки маме под видом “батников” два насмерть запакованных десятками булавок целлофановых пакета с самопальными рубахами салатного ситца.

Неприязнь к городу усиливали знобящий ветер – поплавать и позагорать почти не удалось, – непобедимые прыщи (хоть серной кислотой их трави), наплывы вялого зуда на кончике, а также угрюмость оттого, что надо повсюду ходить с мамочкой, а не с шальными хулиганами, как дома.

Каждый, особенно молодой человек, отправляясь на отдых, мечтает о приключении, о знакомстве с молодежью противоположного пола, которая возьмет его в компанию, о сюжете для интересного отчета друзьям, но в этой убогой поездке самой достопримечательной была встреча на пляже с двумя тульскими девушками, немного знакомыми по сборищам: одной высокой, плоской и красивой на лицо, со стриженными желтыми волосами, и другой, полноногой, крупноватой стриженой брюнеткой, ненамного хуже. Девушки поглядывали на Хафизова с соседних топчанов на пляже и, как выяснилось позднее, узнали его. Желтенькая попросила открыть бутылку с лимонадом, Хафизов зацепился пробкой о топчан и лихим хлопком ладони, как недавно научился, сделал это с первого раза… Вот и всё приключение.

Но и после возвращения с юга он отправился в больницу не сразу.

Консультантов было предостаточно: одни считали, что никакой это не трипак, а то бы он не мог мочиться от боли, другие уверяли, что самый настоящий трипак и ему надо поскорее взять паспорт, сесть на пятый автобус, доехать до конца, зайти в пятый же кабинет (только не в третий, где лечат сифилис), и здесь-то у него возьмут анализы и подписку о воздержании.

Началось уже время учебы. Для прохождения уколов (два раза в день, каждый раз больше часа езды туда и обратно), приходилось пропускать занятия; Поспевал он, в лучшем случае, ко второй паре, каждый раз оправдывался больницей и каждый раз у него требовали из больницы справку. Пока он действительно не принес старосте справку с треугольным штампом диспансера.

А во вторник, когда у ребят был выходной под названием “военная подготовка”, а у девушек – медицинская учёба, на которой перед ними в морге разделывали трупы, он встретил в автобусе венерического маршрута всю свою девичью группу, – ехали в одну сторону. Девчонки чуть не уписались от смеха, – то ли догадались, то ли так. У них в этом возрасте происходят какие-то химические реакции, действующие на мозг, как трава марихуана. По отдельности, кстати, они так не смеются.

МЕЖДУ СНОМ И ЯВЬЮ

Позднее, когда Хафизов встречал своих облысевших, обрюхативших товарищей по институту, оказывалось, что они воспринимали то время как прекрасную, беззаботную пору, которую хотелось бы вернуть, – единственное времечко, когда они жили по-настоящему. “Помнишь, такой-то залез на колени памятника Толстому, что во дворе института, и пил там прямо из горла. А проректор-то, который потом стал ректором и умер, заходит в аудиторию, прямо достает пробку из пепельницы и спрашивает: “Что это? Плавский, я спрашиваю, что здесь написано?” А Плавский подносит пробку к самым очкам и отвечает:

“Здесь написано “Винпром”, Анатолий Анатольевич”. А Наташка Свинева с подружкой зашли в туалет, а там возле унитаза спит мужик. Подружка испугалась, а Наташка перебросила ногу через него и пописала перед самым лицом. А пивную называли пятым корпусом, хотя корпусов было всего четыре, потому что на большой перемене все студенчество перемещалось туда. А Эдька Шпанов всегда спорил, что выпьет кружку пива за три секунды, а выпивал за две с чем-то, но проспоренные деньги ему не отдавали. А Бяло-то, помнишь, который каждую неделю отпрашивался на похороны живой бабушки – майора милиции и знал наизусть имена всех министров абсолютно всех стран от Берега какой-нибудь Собачьей Кости до Исландии, как он снял комнату и в первую же ночь обожрался денатурата и насрал посреди ковра…”