Коктейль «Россия»

Уместно заметить, что Крижанич писал эти свои нелестные слова в наш адрес за два столетия до того, как Гончаров создал два полярных образа: ленивого Обломова и деятельного Штольца.

«В славянском характере, – отмечал Герцен, – есть что-то женственное; этой умной, крепкой расе, богато одаренной разнообразными способностями, не хватает инициативы и энергии. Славянской натуре как будто недостает чего-то, чтобы самой пробудиться, она как бы ждет толчка извне…»

«Русский ум всего ярче сказывается в глупости» – еще одно нелицеприятное высказывание Ключевского.

«Мы ленивы и не любопытны», – сказал Пушкин.

«Всякое исследование есть труд, а мы ленивы; всякая правда есть труд души, иногда страдание души, – для чего же будут беспокоиться Обломовы?..» – рассуждал Василий Розанов.

Ну, а Левша, который блоху подковал, это что – исключение?..

Мы пугаем. Да, мы – дики,
Тёсан грубо наш народ, —

утверждал Валерий Брюсов в стихотворении «Только русский». Все это писалось и говорилось не из-за ненависти к русскому народу, а именно из-за любви к нему, от обиды за него.

Итак, России требовались, как сказали бы сегодня, специалисты, мастера, профессионалы своего дела. Разного рода умельцы, а не лежащие на диванах Обломовы или только рассуждающие о деле Маниловы.

Есть вопрос – будут предложения. И хлынули в Россию-матушку косяком иностранцы, бросились они в эту Калифорнию величайших возможностей, ведь здесь, в заснеженной стране, можно было почти на ровном месте создавать, строить, возводить, претворять планы, организовывать различные предприятия, а заодно и набивать карманы.

Первым, кто широко распахнул ворота перед иноземцами, был царь-плотник в узком голландском камзоле, Петр Великий. Именно при нем в Россию хлынули европейские господа в львиных париках – Брюс (знаменитый Брюсов календарь), Лефорт, Грейс, Гвин, Блюментрост… Лаврентий Блюментрост был лейб-медиком, заведовал петровской библиотекой и кунсткамерой, затем стал первым президентом Петербургской академии наук. Швейцарец Франц Лефорт (оставивший нам в память район Лефортово в Москве) являлся для Петра «любезным другом» (тогдашним «другом Колем»). «Первый талант и дебошир», Лефорт был незаменим и в веселых компаниях с дамами, и во всех серьезных начинаниях Петра I. И не было у царя более верного и мудрого советчика. Когда Лефорт скончался, то Петр искренно плакал, идя за его гробом.

Почему Петр так полюбил иностранцев? В «Истории России» Сергей Соловьев так отвечает на этот вопрос: «Тяжелая мысль давила Петра и увеличивала раздражение, при сравнении того, что он видел за границею, и того, что нашел в России, страшное сомнение западало в душу: можно ль что-нибудь сделать? Не будет ли все сделанное с громадными усилиями жалким и ничтожным по сравнению с тем, что он видел на Западе?..»

Давая оценку деятельности Петра I, Сергей Соловьев говорит: «Одно из величайших событий европейской и всемирной истории свершилось: Восточная Европа вошла в общую жизнь с Западною…»

И сразу современная авторская ремарка: вошла-то она вошла, но все время дергается и норовит повернуть обратно.

А теперь к Петру. Может быть, он и сомневался в душе, но тем не менее Петр Алексеевич энергично поднял Россию на дыбы. По возвращении из-за границы он издал указ о брадобритии и ношении западноевропейского платья, отменил старый способ летоисчисления от Сотворения мира и повелел перейти на календарь, принятый в Западной Европе, – от Рождества Христова. Провел реформы почти во всех сферах политической и общественной жизни. Все эти нововведения круто повернули страну к Западу. Кстати говоря, последний русский император Николай II не любил Петра I за увлечение западной культурой и попрание всех чисто русских обычаев.

Однако поворот на Запад не был полным. Кто-то из поэтов писал:

Петр Первый рубил, рубил,
щепки летели,
прорубил в Европу окно,
а дверь – не успел.

У Ключевского есть следующие соображения:

«При Петре как-то само собой установилось довольно неопределенное отношение к Западной Европе. Бросив споры и сомнения насчет того, опасно или нет сближаться, он вместо робких заимствований предшественников начал широкою рукою забирать плоды европейской культуры, усовершенствования военные, торгово-промышленные, ремесленные, сманивать мастеров, которые могли бы всему этому научить его русских невежд, заводить школы, чтобы закрепить в России необходимые для всего этого знания. Но, забирая европейскую технику, он оставался довольно равнодушен к жизни и людям Западной Европы. Эта Европа была для него образцовая фабрика и мастерская, а понятия, чувства, общественные и политические отношения людей, на которых работала эта фабрика, он считал делом сторонним для России…»