Кола

Отец известие принял спокойно, и это задело Кира. Знал, выходит, к чему дело идет.

– Что ж, коль решил покинуть отца на старости – с богом. В час добрый. – И помолчал. – Куда же надумал?

Отец на счетах щелк-щелк – на планке зарубка: делает себе численник на год следующий. Ложатся зарубки: прямые – будни, воскресенья – ложбинкой, косые – престольные праздники.

Кир жадно ест с хлебом капусту, запивает рассолом прямо из миски: хороша капуста в похмелье!

– Подамся в Архангельск. Наймусь к купцам.

– И это неплохо. Я у купцов всю жизнь ходил. Капитал наживал им. Теперь ты ступай.

– Не от жиру бешусь – от нужды.

— А нужда в чем?

Тон отца не звал к откровенности. Ишь куда тычет – в боль самую: худо-де в найме быть. Нужда в чем?! Будто не понимает.

– Родным отцом стал не понят.

— А ты другим бы порассказал.

— Говорил. С дядькой Матвеем.

— Умная голова. Что же он?

Кир впервые за последние дни ел. Жжение в груди стихало, уходила дрожь, голова яснела. Не вскипеть бы теперь, высказать: наказать меня – в твоей воле, а заставить думать по-твоему – не надейся. Вина за ту землю все равно, в моих мыслях, на вас, стариках, останется.

Кто в то время жил в Коле, когда землю продали, разговора о ней, как суда страшного, опасаются. И дядька Матвей на тебя схож; бочком да в сторонку молчком.

Отец перестал резать численник, поднял голову, руки на коленях расслабились, сказал раздельно и терпеливо:

– Зря людей не вини огулом. Не их вина, что тогда жили. Не нехристи ведь какие – руки на себя не наложишь от несогласия. И войной против своего царя не пойдешь: его земля, он знает, что делает.

«Экий послушный да терпеливый. Забыл моего деда? Налить бы еще стаканчик, тогда и поговорить бы уж». И потянулся рукой к бутылке, подвинул ближе к себе.

– А твой отец не за это ли в Колу ссыльным попал? Или он с Пугачем не против царского дома хаживал? А ты? Царь знает, что делает! Ничего не знает он про ту землю! А если бы истину-то ему поведать, неизвестно еще, как бы он сам повернул с тем случаем.

– Горячий ты, кипяток прямо, – осудил отец. – И мы ведь не всегда старыми были. И тоже так думали. А исправник с городничим рассудили иначе. Меня от позорной-то порки только крест царский спас. А то отстегали бы принародно, не хуже, чем и Матвея.

– Писаря?!

– Писаря.

– Мне кабатчик сказывал: не пороли дядьку Матвея.

Голос отца тихим стал.

– Матвея одного из колян пороли. Смолоду шустрота его не только на баб тратилась. Думал – ништо, народ в обиду не даст. А народ супротив власти-то не пошел. Царская она. Матвея отстегали да еще каторгой пригрозили. Духом-то он и сломался. Года три на людей и глядеть не мог. Чуть к норвегам жить не ушел. Да стерпел потом и остался. Хоть и худо житье, а куда с родной земли денешься?

Это была для Кира новость. В памяти всплыли медленно поднимающийся из-за стола писарь, его отчужденный взгляд и слова: «Как знаешь, как знаешь». Он шел к выходу, а Кир глядел ему вслед. Подавались назад его плечи, прогибалась спина. Кир раньше и не задумывался, почему так трудно он ходит. Правда ведь – почему? Шлеп-Нога... Разве мог он с Киром говорить в кабаке серьезно? Кир пьян был, задирист. А писарь все-таки намекнул: стоит подумать, мол.

– Я не знал этого, – голос Кира осел.

Отец вздохнул:

– Многого ты не знаешь.

И отложил занятие в сторону, подсел за столом ближе к Киру.

– Народ-то смолчал тогда потому больше, что земля та надобилась не очень. Так, промышляли иногда рыбку да зверье там, а чтоб к торговле приспособить ее – мыслей не было. Посчитали промеж себя: Север велик, земли и воды всем хватит. На том и утихли. Тогда с мурманской рыбой ходить в столицу еще нужды не было. Она и в Архангельске хорошо продавалась. Это сейчас русские купцы за копейками рыщут, а тогда... Ты стакан-то оставь пока, обожди пить. Ишь, разохотился.

Кир послушался, отодвинул стакан. Конечно, знай он про дядьку Матвея раньше, говорил бы иначе с ним. Ой, как нехорошо-то получилось! И все отец: не мог сказать раньше... А может, не поздно еще сходить, повиниться, довести до конца разговор?

– Когда я начинал плавать, – говорил отец, – в Архангельске было пять купеческих корабельных верфей, была биржа не только для местных, но и приезжих купцов. До сорока торговых домов вели дела свои с заграницею. Почти шестьсот купеческих капитанов ходили в Голландию, Неметчину, Англию. Это тебе не шутка. А вывоз товаров из Архангельска превосходил привоз на пять миллионов рублей.

Разговор о дядьке Матвее, о той земле уходил в сторону. Кир слушал рассеянно, думал: «Опять хитрит. Сует свои старческие воспоминания о прежней жизни. Что мне с того, как раньше было? Про сейчас надо».

Вслух сказал:

– Широко вы жили. А теперь в Архангельске нет ни одного русского торгового дома, нет и биржи. Зато иностранных фирм – пруд пруди...