Кола

Слово «смерть» было сказано. Анна Васильевна вытирала платком глаза. Сидеть и слушать Андрею стало невмочь. Он поднялся и через сени пошел во двор. Сел на крыльцо, где последний раз говорил с Суллем, на руки опустил голову. Здесь Сулль звал в Норвегию его, в Англию, говорил про Смолькова, про свою родину. Он радостный туда ехал. И Андрею было завидно.

Пришел Афанасий, сел рядом.

– Как он тогда в становище смеялся! С солью-то, помнишь? Так и стоит в глазах.

– А мне видится, как он лез на корму по тушам.

– Ну! Не будь Сулля, сгинули бы тогда. Очень просто. – Афанасий махнул рукой, встал. – Пошли, Андрейка, рубахи скинем да ополоснемся. Такого помора честно помянуть надо.

– А с Суллем что стало? Как они говорят?

– Мнутся, ходят вокруг да около.

Пока мылись, поливали друг другу. Афанасий все говорил:

– У них знаешь люди какие есть? Волки – почище наших. Мне рассказывали. У двух братьев родитель помер. А в завещании написал им: пусть оба на лодках переплывут реку. Кто первым коснется рукою другого берега, тот и владей наследством. Ну, время спустя братья поплыли взапуски. Люди стоят, смотрят. Сначала ровно шли, а потом, у другого берега уже, один вперед выходить стал. Второй видит – не совладать с братом. Кинул тогда он весла, взял топор и бац себе по руке – отрубил напрочь. Кровь хлещет. А он схватил обрубок руки да через лодку брата и кинул его на берег. По завещанию, значит, родителя: кто первым коснется рукою другого берега. А? Каково? Ты бы руку себе отрубил так?

– Не знаю.

– Эх ты, «не знаю»! Вот бы стал я себя калечить? Чтобы Никиту пустить по миру? Тьфу! Деньги как вода: притекут, утекут. А рука... С двумя надо не только в кузне. Я девок щупать хочу обеими. Радости тут не купишь. А калеки злы от убогости.

– Афанасий, Андрей, – позвал их Никита. – Стол из кладовки в ограду выставьте. Пусть Нюша его накроет. Люди идут. А вы в дом ступайте. Я тоже умоюсь пока...

В ограде от ворот до крыльца стоят поморы, старухи в черных платках, говорят меж собой тихо, словно Сулль покойником лежит в доме.

– Ну вот, – сказал Афанасий. – Тут в тени и поставим. Нюша сейчас накроет. Пусть, кто хочет, помянет Сулля. А мы в дом к гостям.

В сенях встретилась Нюшка. Заплаканное лицо. Подошла близко к ним.

– Горе-то вдруг какое! – губы дрогнули, в глазах встали слезы.

– Полно, полно, – Афанасий обнял ее. – Скажи-ка старухам, пусть помогут тебе стол накрыть.

– В дому готово уже.

Лопарь и брат Сулля сидели на прежнем месте. Анна Васильевна рюмки на стол подавала. Одну отдельно поставила, на тарелку. Суллю – понял Андрей. Ему все казалось – нелепая ошибка произошла. И тяготился молчанием: как спросить, что стало с Суллем? Брат все-таки. Ему память гораздо тягостнее.

Постепенно в дом набивались люди. Стояли в дверях, садились на лавку, смотрели молча. На них косился брат Сулля. Никита принес два полуштофа (стекло запотевшее – видно, из погреба).

– Что хотят люди? Почему смотрят? – спросил лопарь.

Никита выбил пробку, налил рюмку Сулля, глянул на дверь.

– Они знали Сулля. Пришли соболезновать. Отдать долг.

Брат Сулля впервые, наверное, оживился. Он спрашивал лопаря тихо, слушал и опять спрашивал:

– Они должны Суллю? – перевел, наконец, лопарь. – Сулль про это не говорил. Но как брат и теперь хозяин он может принять долги. Пусть каждый назовет, сколько.

Никита опустил руку, на лопаря посмотрел, на брата Сулля.

– Вот те хрен! – сказал Афанасий. Глаза его зло смеялись. Он хотел еще что-то сказать язвительное и не успел. Народ в дверях расступился: вошли городничий, Герасимов, поп. Это нежданно было. Все встали, даже брат Сулля. Андрею вспомнился суд стариков. В арестантскую городничий приходил с Суллем.

Анна Васильевна вышла вперед и, лишь только они покрестились на образа, поклонилась:

– Милости просим, пройдите. Помяните доброго человека.

– И мы о горе услышали, – сказал Герасимов.

Нюшка подала городничему стул, он кивнул ей, и она вспыхнула, опустила глаза. Андрей хотел незаметно выйти, но Афанасий взял его за локоть, сдавил.

Поп помолился и благословил стол.

– Поминки скромные у нас, – говорила Анна Васильевна. – Кутья из гречихи да пирог рыбный.

Никита наливал в рюмки. Афанасий скрестил руки, навалился на стол, хмуро разглядывал брата Сулля.

– Господа тоже пришли отдать долг Сулль Иванычу, – сказал Афанасий и кивнул лопарю. – Переведи-ка. Пусть он и с них получит.

– О чем разговор? – спросил городничий.

– Говорит, если люди пришли отдать долг его брату памятью, он готов принять и деньгами, – усмешка у Афанасия привередливая.

– Афанасий! – сказала Анна Васильевна. – Уймись.

– Готов принять, да не знает, кто сколько должен, – продолжал Афанасий. – И Сулль ему про это не говорил.

– Кому велели уняться? – строго спросил Никита.

Молчание за столом неловкое наступило. Городничий взял свою рюмку, сказал брату Сулля:

– Мы все в долгу перед Суллем. Вся Кола. Это долг памяти. Ваш брат был другом нашего города. И мы всегда будем помнить это. Помнить и чтить. В этом наш долг.