Кола

Давно забытый запах крови всколыхнул память. Подумалось жестко: «Это пока один. А что скажет сейчас унтер-офицер? Инвалидные с ружьями там стоят. Что случись, Герасимова нет рядом. И отца Иоанна нет. Не дай бог, помрет Пушкарев». И повернулся, склонился к низкой двери, пошел в ограду. «Что же сейчас унтер-офицер скажет?»

– Багор-то я покажу, – унтер вынес багор из сеней, торчком прислонил к стене. Кровь на нем засохла. Липкие следы рук. Багрище с корой из свежего дерева.

Срезано, видно, наспех. Зеленый листок торчит из отростка почки. А багор новый совсем, воронеет недавней ковкой. Кольский багор, кольский. – Злоумышленник-то багрище в тех же кустах срезал, – унтер показал на листок. – Ишь, не успел завянуть.

– А где багор подобрали?

– Там же. В руках у их благородия. Уму не понять, как он смог багор из спины вынуть. Ударили, как острогой, сердешного.

«Кольский, кольский багор, – думал Шешелов. – Хорошо еще, что не ржавый. Может, и выживет. А злоумышленник ходит в Коле. Может, даже где-нибудь стоит рядом. Знает, кем послан и чего дальше ждать». Спросил осторожно:

– Ну и кто же так мог?

Унтер усмехнулся, пожал плечами?

– Про это коляне лет двадцать молчать будут.

— При чем тут коляне?

– А кто же? – удивился унтер. – Ясное дело.

Что-то сдвинулось в мыслях. К светлой надежде: грабеж от соседей минует Колу. Пройдет стороной и даже боком страшным не тронет. Но почти за чертою жизни лежит Пушкарев.

– А солдаты почему с ружьями?

Унтер вскинул глаза на Шешелова.

– Вон вы про что! – И улыбнулся. – Они с постов пришли. И я сгоряча-то, как и вы, думал. Потом гляжу – нет, тут дело своих рук. Коляне.

– За что же его?

По тому, как унтер покосился на дверь, тая усмешку, показалось: он знает больше, чем может сказать.

– Скорее, по бабьему делу отместка. Явный грех и своим не прощают в Коле, а тут – офицер, барин.

– По бабьему?! – Шешелов не поверил своему слуху.

– Ну да, – унтер кивнул и смущенно отвел глаза, словно и сожалел о таком ранении, и позубоскалить ему хотелось, да не мог в присутствии Шешелова.

Исправник тоже на крыльцо вышел. Суетливо перекрестился, вздохнул:

– Все в руках божьих.

Шешелову не хватало от злости воздуха. Повел шеей: тесно стало в воротнике.

– В божьих, – повторил за исправником глухо, яростно. – Вы злоумышленника мне сыщите!

– Непременно уж, непременно. – Исправник заспешил, удивляясь новому приступу ярости городничего и не понимая, что могло послужить его причиной. – Все силы приложу и старания. И они вот помогут.

По тому, как сдержанно унтер кивнул, все с той же усмешкой в глазах, увиделось: искать не станут. И виновного не захотят знать. Коли связано с бабой, девкой ли, посчитают: наказан Пушкарев верно. В душе пожалеют раненого, а умышленника не выдадут.

Каждый в Коле может завтра обиженным оказаться. Бабы летом дуреют без мужиков, вольничают. А Пушкарев думал: тут, как в России, сойдет с рук... И теперь в мыслях Шешелов ожесточился еще больше на Пушкарева, на всех колян: черт бы всех их побрал! Всю весну будто дамоклов меч над головой, нет покою, а они – кто с похотью совладеть не может, кто с сердечной обидой...

За воротами постоял с инвалидными, предложил свой табак. Они вправду не все пришли с ружьями. Велики же глаза у страха! А обернулось-то как, черт.

– На постах что слыхать?

– Тихо. Сейчас не весна.

– Нынче думы – на зиму запастись бы, не до войны.

– А наш командир как вам? Выдюжит ли?

Эти глаза солдат Шешелов смолоду еще помнил. Он жизнь провел с ними. Знакомой была их искренняя тревога о командире. Но сейчас в каждом еще и мужская усмешка в глазах таилась. Все об одном знают. Тут без титулов и чинов. И царю и рабу – одно. И Шешелов снова сердито крутнул головой:

– Н-да...

В кисете табак остался и для него. Шешелов набил трубку, прикурил от поданного трута. Именно так. Все здесь было ему знакомым. И он не мог лгать. Выдохнул крепкий дым, опустил глаза.

– Время нужно ему. Будем надеяться и молить бога. Пусть простит за грехи.

Стояло парное тепло. Шешелов снял картуз, вытер пот платком, попрощался с солдатами: надо вернуться в ратушу. Сейчас спрос с чиновников в первую голову не ослаблять. Не следует потакать и колянам. К пожару всерьез готовиться. Никому никакого спуску. А Пушкарев, господь приведет, поправится. Срам помереть из шалости.

...По весне, когда ясно увиделось – Архангельск большой помощи не окажет, Шешелов стал бояться пожара. Забота мешала спать. В кабинете храпел Пушкарев. Шешелов одевался и шел бродить по пустым улицам.