Колдовская любовь

За водой мне пришлось лазить несколько раз, не так уж много ее в жестянку набиралось, а лицо у Тимохи все так запеклось, аж коркой покрылось, отмывалось очень плохо, да и боялась я очень сильно тереть, хоть он и был без сознания. Затеплив последний из огарков, правда самый большой, я кое-как расстегнула рубаху у него на груди, и… вот черт! Все именно так, как я боялась, не кровоподтек, а самая настоящая рана, да еще какая! И кровищи! Симка, уже обиходившая, как сумела, своего Леню, а теперь помогавшая мне, зажмурилась и отвернулась. Мне тоже захотелось зажмуриться, оставить все как есть, я же ничегошеньки не смыслю в ранах! Но я сцепила зубы и стала осторожно промывать грудь раненого водой.

— Как это его? — подала голос Симка.

— Как-как… Ножом ткнули, наверное. Духи давай, остались еще?

— Остались, я не трогала их. Только ты не все выливай, мне жалко, Леня подарить хотел, — завздыхала подруга.

— Не жалей, он тебе еще купит! — оборвала я ее, а про себя подумала: купит, если жив останется.

Духи, конечно, ушли все, даже маловато оказалось, да и то сказать, сколько их там в этом флакончике-то было? Симка посопела немного, но ничего не сказала. Тимоха вдруг застонал и открыл глаза. Я подняла свечку повыше, чтобы он сразу увидел, что никаких врагов рядом нет, только мы, две глупых овцы, и вылила ему последние капли воды в рот. Он слабо улыбнулся мне и послушно проглотил воду.

— Еще? Еще пить хочешь?

Но он уже снова потерял сознание.

— Эх, не жилец он, видно, — прошептала Симка, сидя рядом на корточках.

— Много ты понимаешь, — буркнула я, раздумывая, идти ли мне еще за водой. Сил у меня уже совсем не было.

Но тут вдруг мы внезапно услышали звук, от которого волосы у нас на голове встали дыбом.

Заскрипела открываемая дверь, но не уверенно, как раньше, а как-то медленно, словно нехотя.

— Господи! — простонала я шепотом.

— Свечку гаси, — испуганно прошелестела Симка.

Во вновь наступившей темноте, которая казалась такой плотной, словно драповая ткань, послышались неуверенные шаги, по стенам замелькали отблески света, потом тот, кто шел, споткнулся и грубо вполголоса выругался. Шаги стихли, видимо, человек, а судя по шагам, он был один, осматривался вокруг. Спина у меня взмокла от напряжения и страха. Я только по слуху ориентировалась в происходящем, но ничего не видела, кроме кругов блуждающего света по стенам, потому что стояла на четвереньках над беспомощно лежащим Тимохой, стараясь загородить его своей неширокой спиной. Почему-то я была уверена, что пришли по его душу, добить его хотят, и собиралась побороться за него, правда, сама не знала как. Что делала в это время Симка, мне неизвестно, но не шевелилась. Тишина стояла такая, что было слышно, как где-то, кажется за дверью, осыпается тонкой струйкой земля.

— Тонь, Тонь, ты здесь? — послышался мужской, неуверенный и совсем незнакомый голос.

Не вставая, я повернула голову и увидела, что пришедший светит фонариком совсем в другую сторону и руки у него дрожат.

— Тонь, ты живая? Что молчишь?

Пока я думала, отзываться мне или нет, ведь все равно скоро он меня обнаружит, голос вдруг подала Симка:

— Опять Тоня! Как что, так сразу она! А меня как будто и нету? — В ее словах отчетливо слышался ядовитый оттенок, значит, она уже ни фига не боялась.

Человек повернулся на голос:

— Ах вот вы где!

Я наконец вышла из оцепенения, в которое меня запеленал страх, и запалила свечу. Подняв ее повыше, вгляделась и несказанно изумилась при виде перемазанной, но довольной рожи Хорька.

— А ты-то откуда здесь взялся, хотела бы я знать?

— Не больно ты мне рада, как я вижу, а я-то, словно рыцарь какой, спешил, думал, спасать надо, даже скорую вызвал.

— Господи! Так ты не с ними? — выдохнула я с облегчением.

— Тоньку спасать летел? — сурово поинтересовалась Симка.

— Не-е, не ее, честно говоря, Тимоху. А где он, не с вами? А, вот вижу. Черт возьми, да он и не шевелится даже! Неужто помер?! Вот ё-моё, опоздал я, стало быть. Жалко.

Я поспешила его успокоить, что, мол, жив пока Тимоха, без сознания просто. Я даже не знала, чему дивиться больше: внезапному появлению Хорька с его невиданной заботой о Тимохе, которого он вовсе никогда не любил, или Симке с ее неуемной жадностью на парней. Есть ведь жених, чего ей еще надо? А может, она боится, что все-таки помрет Ленька, и на всякий случай Хорька хочет приветить? Поразмыслив, я попросила Хорька не околачиваться здесь зря, а пойти встретить у входа врачей. По тому, с какой охотой он бросился выполнять мою просьбу, стало ясно, что ему было муторно находиться здесь, под землей, да еще рядом с ранеными.

— Надо же, слабонервный какой стал, прямо мальчик-одуванчик. А каким гоголем ходил, помнишь?

Но Симка не пожелала отозваться на мои слова, она сидела, склонившись над Ленькой. Что ж, теперь нас скоро вызволят отсюда, опасность бесславно сгинуть уже не угрожает, можно и в обиды поиграть. Я вспомнила, как Симка, сопя и давясь, перегрызала на мне веревки, и улыбнулась. Все-таки она настоящая подруга, а все ее взбрыки — это так, пустяки, характер у нее такой.