Колдовская любовь

«Ага, я еще не совсем своя для них, но уже не вызываю ни особого удивления, ни явной враждебности», — подумала я с удовлетворением, однако зрелище, представившееся мне, отвлекло от этих мыслей. Дракон, который разломал стенку пещеры в мое прошлое попадание сюда и так сильно напугал меня, теперь, опутанный какой-то сбруей, удерживаемый десятком канатов, плетенных из кожи, пластался по площади, приседая на коротких толстых лапах при каждом ударе бичей. С ума сойти можно, да это же, это же они его наказывают! Так вот, значит, что за короткая палка с веревкой была у моего чучелки, зря, выходит дело, я на нее хмыкала. Продвинувшись еще немного, я принялась рассматривать все подробно, где и когда еще удастся увидеть подобное зрелище? Десяток мужичков с напряжением всех своих сил удерживали зверюгу на канатах, четверо хлестали, а один стоял почти перед самой мордой ящера, тряс каким-то ворохом тряпья и что-то яростно выкрикивал. Чем это он там, интересно, трясет? Я выдвинулась вперед и сильно удивилась — вовсе это никакие не тряпки, а… птицы, что ли? Ну да, похоже на птиц, вон лапки беспомощно болтаются, синие перья неопрятно торчат во все стороны, похожи на наших молоденьких петушков, только цвет больно неподходящий. Интересно бы знать, к чему устроили весь этот спектакль птицы какие-то дохлые? Но тут вдруг я поняла, что выкрикивал тип, тряся птицами перед мордой зверя: «Будешь, будешь?!» И после каждого его «будешь» следовал четверной удар, от которого ящер прогибался и жалобно визжал, а в перерывах между ударами обиженно ревел.

Ясненько, он у них, должно быть, передушил кур, непонятно, правда, зачем. Ведь если бы есть хотел, то и сожрал бы, а они вон целые, не растерзанные, скорее развлекался так, хулиганил, одним словом. Что ж, за такие художества и у нас в деревне собак бьют, только спектакль из этого не устраивают. Впрочем, если бы наши собаки были размером с этого ящера и если бы их приходилось с таким трудом удерживать на растяжках, небось вся деревня сбежалась бы поглазеть на такое увлекательное зрелище. Тулово у зверюги было с крупного, хорошо кормленного борова, на толстых, но коротких лапах, хвост у основания широкий, быстро сходил на нет. Интересно выглядела шея — она казалась тонкой по сравнению с телом, но на самом деле была крепкой и довольно длинной, увенчивалась смешной, совсем не страшной головой. Теперь мне уже казалось странным, что я так сильно испугалась в прошлый раз этого зверя. А ведь давно уж они его лупцуют, могли бы и перестать, сколько можно? Я перевела взгляд с жертвы на палачей и поняла, что совсем не туда жалость свою адресую. Наказываемая зверюга хоть и орала благим матом, но выглядела вполне благополучной и бодрой, что вовсе не мудрено при такой-то шкуре! А вот вся четверка палачей, включая моего чучелку, еле стояла на ногах, пот с них катился градом, и вид у них был отнюдь не грозный, а жалкий. Я уже почти решилась влезть и скомандовать прекратить, только раздумывала, как это будет воспринято окружающими, но надобность в моем вмешательстве вдруг отпала. Послышался чей-то громкий протяжный вопль, потом еще один, удары прекратились, и все почему-то дружно задрали головы.

Я тоже задрала, но ничего не увидела, кроме того, что здешнее светило уже близко к зениту и здорово слепит глаза. Я решила, что задирание голов по окончании церемонии это просто часть местного ритуала, не стоит обращать на него внимания. Пока все стояли как истуканы и старательно пялились в небо, я подобралась поближе к зверю, он вызывал у меня жгучее любопытство, и потрогала пальцем его хвост. Чешуя на нем была, но не жесткая, как я ожидала, а упругая, теплая, кое-где между чешуйками торчали шерстинки, и все вместе было довольно приятным на ощупь. Совсем расхрабрившись, я провела ладонью по всему хвосту и даже слегка пошлепала по нему в виде, так сказать, ласки. Ящер повернулся, посмотрел на меня с явным любопытством, словно был разумным, потом стал умываться своим длинным языком как ни в чем не бывало, словно бы не его только что так волтузили. Кто-то тронул меня за руку, я обернулась, рядом стоял мой чучелко. Он тяжело дышал, и лицо его было мокро от пота, он показывал вверх. Я послушно задрала башку и, к своему удивлению, увидела в небе над площадью кружащуюся птицу, но какую! Вот это птичка, обалдеть можно! Такую бы ящер уж не придушил. Впрочем, она и была таким же почти ящером, только телом куда тоньше, и у нее были перепончатые, большие крылья. Выходит дело, что я попала во что-то вроде парка юрского периода, с поправкой на местный колорит. Подробностей птицы рассмотреть мне не удалось, потому что солнце било прямо в глаза. Птица совершала над площадью круг за кругом, толпа молчала, словно бы оцепенела, тишину нарушало только сопение дракона, который, высунув до предела зеленый свой язык, старательно вылизывал уголок глаза.