Колдовские чары

— У меня сердце надрывается, когда я вижу тебя такой несчастной, моя дорогая. Позабудь о своем горе, последуй примеру Жана-Филиппа. Не беспокойся о нем. Я дал ему достаточно денег, чтобы какое-то время продержаться. Может, когда они у него кончатся, он вернется. Ты не должна ему позволить разрушить твою жизнь. Ведь ничего особенного не произошло, не правда ли?

— Да, дедушка, вы правы, — ответила Мелодия. Просто был совершен чудовищный грех, и в результате вся ее жизнь разрушена. — Дедушка, могу ли я покаяться в том, что… — Нет, она не могла поведать даже этому близкому ей человеку, что на самом деле произошло…Что теперь ей стало известно о ее появлении на свет?

— То есть ты хочешь покаяться за грех, совершенный твоей матерью?

Мелодия испуганно посмотрела на него:

— Нет, я не это хотела сказать.

Этьен попытался скрыть свою тревогу. Признание своих дурных поступков — исповедь священная, и ее тайны никто не имеет права разглашать. Но это было идеалом, а его, как это ни печально, не достичь. Кроме того, если возникнет вопрос о чистоте крови, — а такое было вполне возможно в результате малейшего просачивания информации о той беде, которая свалилась на "Колдовство", да и его братец, вызвавший своим поведением столько сплетен, вполне это гарантировал! — то не будет ли все это записано в приходские книги демографической статистики, что окажет неблагоприятное воздействие на все грядущие поколения их рода? Проповедуемая Этьеном личная философия заключалась в том, что, если умело скрыть, то… в результате пострадает меньше людей.

— Если ты согрешила, — сказал он, тщательно подбирая слова, — то совесть твоя, которая есть глас Божий, должна стать твоим проводником. Тебя учили, как нужно раскаиваться в своих грехах, поэтому ты знаешь, что потребует от тебя при раскаянии исповедник, чтобы получить прощение. Но покаяться в грехе, совершенном другим человеком? Я бы не взял на себя такую ответственность.

Мелодия закусила нижнюю губу.

Ворота в усадьбу Беллемонт были открыты. Когда они въехали, Этьен бросил мрачный взгляд на сад, который стал гораздо более ухоженным после того, как Чарлз Арчер стал его арендатором. Садами у них в семье обычно занималась Астрид. После ее смерти он не обращал никакого внимания ни на клумбы, ни на лужайки, и очень скоро они пришли в такое запустение, что на них было больно смотреть. Это была одна из причин, заставивших его перебраться в Новый Орлеан.

Кучер подогнал лошадей к ступенькам лестницы, ведущей на галерею.

— Если ты там пробудешь недолго, — прошептала Мелодия, — то я могу подождать тебя здесь…

— Вздор! — резко оборвал он ее, и она сразу поняла что возражать бесполезно.

Лакей в ливрее, которого Этьен сдал в аренду вместе с домом, уже открывал дверцу кареты.

— Добрый вечер, мики и мамзель, — сказал он, протягивая руку с такой солнечной улыбкой, что она тут же оперлась на нее и вышла из кареты.

— Это вы, Этьен? — Чарлз Арчер стоял в дверном проеме. — Добро пожаловать! Входите, входите. Добрый вечер, Мелодия!

И тут она увидела Джеффри, который легко сбегал по лестнице навстречу гостю. Заметив ее внизу, он остановился как вкопанный.

— Как приятно видеть вас обоих, — сказал его отец. — Могу ли я передать на кухню, что вы останетесь обедать с нами?

— Нет, мерси, — ответил Этьен. — У меня к вам всего лишь небольшое дело. Чарлз, к тому же я дал обещание сегодня пообедать со своей племянницей. Не могли бы вы уделить мне несколько минут?

— Ну конечно! Пройдемте в мой кабинет.

Джеффри медленно сходил по ступеням лестницы. Его приближение разрушило чары, которые заставили Мелодию стоять, не шелохнувшись, не спуская с него глаз.

За те несколько недель, что она его не видела, Джеффри явно изменился. У него обострились скулы, а верхняя губа стала тверже, что несколько умаляло мягкость очертаний его рта.

Он не взял ее руку и не поднес к губам для обычного светского приветствия, — она была ему благодарна, что он пощадил ее чувства и не дотронулся до нее, а просто, кивнув ей головой, пошел впереди нее в гостиную.

Она старалась на него не смотреть. Ее взгляд блуждал по такой знакомой ей гостиной, которая, как она надеялась, станет ее собственной, после того как она выйдет замуж за Джеффри, по мебели, которая представляла собой сочетание обстановки ее бабушки Астрид с некоторыми предметами, принадлежавшими матери Джеффри.

Он не стал терять времени на дежурные светские шутки. Беря быка за рога, он спросил:

— Ты что-нибудь слышала о Жане-Филиппе?

— Нет, — ответила она и после небольшой паузы добавила: — Я и не ожидаю от него каких-либо вестей…

Она украдкой бросила на него взгляд. В его голубых глазах сквозило недоумение и что-то еще, чего ей никак не удавалось понять. Когда он сделал несколько стремительных шагов к ней, это было для нее так неожиданно, что Мелодия оказалась совершенно неготовой к его выходке. Обняв ее, он грубо и сильно прижал ее к себе. Он удерживал ее в объятиях в более интимной манере, чем прежде, и поцеловал в губы с такой жадностью и с такой страстностью, которые он прежде никогда ей не демонстрировал.