Колдовские чары

Чарлз Арчер ждал, когда Анжела покинет скамью подсудимых. Они вместе вышли из здания городской управы, отвечая на поклоны и поздравления в их адрес. Чарлз, подняв руку, хотел остановить экипаж, но Анжела запротестовала:

— Нет, нет, я иду в храм. Ты пойдешь со мной?

Он согласно кивнул. Они шли, держа друг друга за руку, и так дошли до храма. Чарлз вошел вместе с ней, но она сказала:

— Возвращайся сюда через час, дорогой Чарлз.

— Хорошо.

Он задержался в дверях, наблюдая за тем, как она прошла к расположенной на противоположной стороне исповедальне. В храме было пусто. Он не слышал, как в нее вошел священник, но отчетливо слышал шепот Анжелы, когда она наклонила голову к разделяющему их экрану: "Отец, я согрешила". Он начал ревностно молиться про себя, чтобы этот священнослужитель не оказался любителем посплетничать. Эту леденящую душу историю с большой охотой растрезвонят далеко окрест. Он не был ревностным верующим, но теперь он молился. "За Мелодию, за Джеффри, — пусть грехи ее отца не перейдут на нее".

Потом он около часа прогуливался по набережной, пытаясь еще раз понять, как же все это могло произойти. Когда он вернулся на площадь, Анжела шла через нее к монастырю Святой Урсулы.

— Куда же ты теперь? — спросил он. — Позволь, я возьму карету, не то ты простудишься.

— Я хочу зайти к настоятельнице монастыря и попросить у нее разрешения пойти к ней в монастырь.

Чарлз побледнел:

— Надеюсь, не как послушница?

— Нет, я предложу ей мои услуги как обычная монахиня, если только она их примет.

— Что же ты собираешься там делать, скажи мне, ради Христа. Она не разрешит тебе обучать юных послушниц.

— Там нужно ухаживать за садом, составлять счета… Думаю, там всегда для меня найдется работа.

— Ты делаешь это только для того, чтобы не выходить за меня замуж?!

— Знаешь, Чарлз, о чем я себя спрашиваю? Для чего я взяла Жана-Филиппа, если не могла отдать ему все свое сердце? Я воспитывала его в тех условиях, к которым он привык, и поощряла его надежды, а потом все разбила.

— Но что ты еще могла для него сделать? Не могла же ты отдать ему его сестру!

— Я убила его задолго до того, как прозвучал этот фатальный выстрел. Мне казалось, что я сделала его одним из нас, но все это время, может, даже в моем сознании, он оставался одним из них. Мы, женщины-креолки, всегда считали, что нет ни нас, ни их, а есть только мы, но это было для всех такой глубокой обидой, что мы никогда не решались говорить об этом, это был открытый секрет, которого мы не признавали…

— Но что бы с ним произошло, если бы ты не привезла его в "Колдовство"? Кем бы он стал? Парижским карманным воришкой? Сыном пользующейся дурной славой куртизанки?

— Прошу тебя, Чарлз, постарайся понять — для меня этот секрет не остался в маленьком доме на углу улицы Дофин. В "Колдовстве" мне все время приходилось жить с ним… Разве ты не понимаешь этого?

— Пытаюсь, но мне все равно от этого горько. Анжела, прошу тебя, измени свое решение…

— Чарлз, я не могу жить с тобой, пока не научусь жить сама с собой. Может, когда я обрету душевное спокойствие, умиротворение… — мягко сказала она. — Я люблю тебя, Чарлз.

— Я тоже, Анжела, и буду любить тебя всегда.

Ворота были закрыты. Они были постоянно открыты во время битвы за Новый Орлеан, когда она примкнула к креолкам-добровольцам, которые на своих каретах, погоняя лошадей, отправлялись на поле боя, чтобы помочь вывезти оттуда раненых во временный госпиталь, который организовали в монастыре сестры. Другие креолки-добровольцы помогали им выхаживать несчастных.

Дернув за веревку, она услыхала где-то в глубине здания звонок. Вскоре вышла монашка, чтобы открыть им. Чарлз остался стоять у ворот. Он наблюдал, как Анжела в сопровождении монахини шла по дорожке к зданию. На его крыльце она оглянулась, а потом скрылась за дверью.

Эпилог

1830 год

Глаза мои застилали слезы, слезы, которых я не лила тогда, когда кузина Анжела обрела вечный покой рядом со своими родителями позади храма. Она умерла от апоплексического удара в монастыре, который стал ее последним пристанищем. Гордая, страстная женщина… она отказалась и от гордыни, и от снедавшей ее страсти ради служения другим людям.

Мне предстояло сделать еще одну остановку перед тем, как закончить этот день отзывающихся болью в сердце воспоминаний. Повернувшись спиной к "Колдовству", я направила свою кобылу по заросшей сорняками тропинке мимо развалившейся голубятни, но потом была вынуждена пойти пешком, так как лошадь отказалась идти по темным джунглям разросшихся деревьев, бросавших прохладную тень на другую усыпальницу.

Ее построила кузина Анжела. На ее крыше никакого ангела не было. Она была сооружена из не очень белого мрамора, который из-за постоянного пребывания в сумерках приобрел лавандовый оттенок. Над ее закрытыми дверями на камне было высечено: Жан-Филипп, маркиз де ля Эглиз, 1804–1824.

И ничего больше.

Двадцать лет. В таком молодом возрасте он был обречен на смерть. Но мой единокровный брат был обречен с рождения. Какое расточительство ума, духа, очарования и чисто мужской красоты!