Колдовской Мир

Это было подобно борьбе со стальной машиной, и через несколько секунд Саймон знал, что пытается совершить невозможное: справиться голыми руками с тем, что находилось под личиной фальконера, нельзя. Но он был не один: другие руки схватили его противника, прижали к земле, хотя незнакомец яростно отбивался.

Саймон, растирая горло, встал на колени.

— Снимите с него шлем! — Ингвальд занялся ремнями шлема, с трудом распутав их.

Они собрались вокруг прижатого к земле незнакомца, который не переставал отбиваться. У фальконеров были некоторые врожденные черты внешности: рыжеватые волосы и желто-карие глаза, как и у их пернатых слуг. Внешне пленник был настоящим фальконером. Но и Саймон, и все остальные собравшиеся знали, что он не подлинный житель горной страны.

— Крепко свяжите его! — приказал Саймон. — Я думаю, Ингвальд, мы нашли то, что искали. — Он подошел к лошади, которая принесла псевдосокольничего в их лагерь. Шкура животного блестела потом, клочья пены свисали с углов рта: лошадь, должно быть, выдержала изнурительную поездку. Глаза у нее были дикие. Но когда Саймон потянулся к узде, она не сделала попытки бежать, стоя с опущенной головой; крупная дрожь пробежала по всему ее телу.

Сокол оставался спокойным, не взмахивал крыльями, не нацеливался в Саймона клювом. Саймон снял птицу с насеста и в ту же минуту понял, что держит не живое существо.

Держа птицу в руке, он обернулся к своему лейтенанту.

— Ингвальд, отправьте Латора и Карна. — Он назвал двух лучших разведчиков своего отряда. — Пусть едут в Орлиное Гнездо. Мы должны знать, как далеко проникла зараза. Если они увидят, что там все нормально, пусть предупредят. А в доказательство пусть возьмут это. — Он наклонился и подобрал птичий шлем. — Я думаю, это подлинная работа фальконеров. — Он подошел к связанному человеку, на этот раз лежавшему неподвижно, но глядевшему на него с бешеной ненавистью. — Но я не могу поверить, что это один из них.

— А мы не возьмем его с собой? — спросил его Карн. — Или птицу?

— Нет, их нужно пока держать в безопасности.

— Пещера у водопада, капитан. — Это заговорил Уолдик, юноша из дома Ингвальда, ушедший в горы вместе с хозяином. — Один часовой у входа сможет стеречь его, и никто, кроме нас, не будет знать.

— Хорошо. Присмотрите за этим, Ингвальд.

— А вы, капитан?

— Я хочу взглянуть на его след. Возможно, он прибыл из Орлиного Гнезда. Если это так, то чем быстрее мы узнаем, тем лучше.

— Я так не думаю, капитан. Если даже он из Гнезда, то приехал окольным путем. Мы находимся к западу от крепости. А он появился со стороны моря. Санту, — обратился он к одному из тех, кто связывал пленника, — займи пост на этой тропе и пришли к нам Калуфа, который первым окликнул его.

Саймон одел седло на свою лошадь и добавил лишнюю сумку с продуктами. Сверху он положил поддельного сокола. Пока он не мог сказать, было ли это еще одно летающее устройство. Он закончил как раз тогда, когда подбежал Калуф.

— Вы уверены, что он подъехал с запада? — спросил Саймон.

— Поклянусь в этом на Камне Энгиса, если хотите, капитан. Сокольничие не держатся у моря, хотя временами и служат морякам. Я не знал, что они патрулируют морской берег. Но он появился как раз между двумя скалами, откуда дорога ведет к той бухточке, которую мы обнаружили пять дней назад. И двигался он так, будто хорошо знал эту дорогу.

Саймон встревожился. Бухточка — их недавнее открытие — давала надежду на установление лучших связей с севером. Здесь не было рифов и мелей, которые сопровождали всю береговую линию, и Саймон собирался использовать здесь небольшие суда, переправляя на север беглецов и привозя взамен продовольствие и оружие для охраны границ. Если бухточка в руках врага, он должен знать об этом, и немедленно.

Пока он ехал в сопровождении Калуфа и еще нескольких солдат, мозг Саймона работал в двух направлениях. Он отмечал детали местности, которые позже можно будет использовать в наступательных и оборонительных действиях, но кроме постоянных мыслей о безопасности, пище, убежище, он продолжал думать о другом.

Некогда в тюрьме у него была возможность исследовать самого себя. И он углубился в такие отдаленные области души, которые никогда не открывались свету.

Страх он понимал. Но это было преходящее чувство, которое обычно побуждало его к действию. Некогда он поверил, что за вратами Петрониуса станет свободным человеком. Пока это не так. Ингвальд говорил об одержимых злым духом, но что, если человек не владеет собой?

Саймон как бы раздвоился. Он постоянно следил за собой, как за другим человеком. Чужак — люди чувствовали это в нем. Может, это еще одна странность этого мира, такая же, как машины, не соответствующие образу жизни, как загадка Колдера? Саймон чувствовал, что находится на грани какого-то открытия.

Но вот эти мысли были оставлены, когда Саймон увидел ветвь дерева, изогнутого горной бурей, лишенную листьев. Она черной линией выделялась на фоне неба, а то, что свисало с нее в петлях, было еще черней.