Колдовство

– Это все бредни коллекционеров или одного коллекционера, который привез мою маму из Хэнтэйского аймака, когда мне было три годика. Иногда, под этим делом, – Настя по-пацански щелкнула под подбородком, – он болтал о проклятых шууданских марках. Какой-то просвещенный лама заклинал уничтожить бракованный выпуск, но марки пошли по рукам загадочных филателистов.

– О как, – только и сказал я, глядя на почтовый блок с наигранным страхом.

Дурные марки? Что, правда?

– Прико-ольно. – Настя вернула марки, и мы пошли дальше. – Не доведи Пирата до инфаркта. Хочешь их продать?

– Даже не знаю, – уклончиво сказал я.

Мы свернули на Коммунистическую. Мимо промчался мопед.

– Не впадлу трахать ее после меня?! – прокричал сидящий за водителем подросток и загоготал.

– Уроды! – крикнула вслед Настя.

На секунду мне показалось, что у подростка два лица: второе, оскаленное, трехглазое, болталось на затылке, как живая маска. Поэтому я лишь оторопело проводил мопед взглядом.

В группе трепались о хахале Насти. Никто его не видел, только внедорожник цвета хаки с тонированными стеклами, в который после пар садилась Настя. Подкатывать к новенькой побаивались.

– А как работает проклятие? – спросил я, чтобы не молчать.

– Что-то вроде черной метки, если я правильно… извини. – Она достала телефон и ускорила шаг. Не хотела, чтобы я слышал.

Я поплелся следом, загипнотизированный вихляниями ее зада.

Проклятые марки. Смерть отца. «Ты ведь не серьезно об этом думаешь?» – спросил я себя. Нет, конечно…

Но фантомная тень не уходила, на душе было неприятно, тяжело.

Настя остановилась у центрального входа в парк. Чтобы не мешать, я присел на лавку неподалеку. Опустил голову, закрыл глаза…

– Батагов, я побегу, – тут же раздалось сверху. – А ты по аллее… знаешь, где в парке маркофилы собираются?

Я кивнул.

– Ладно, давай.

– Спасибо, – поблагодарил я, но не уверен, что она услышала.

Коллекционеры слетались по выходным в шахматно-шашечный клуб «Чайный домик». В хорошую погоду они облюбовывали длинную, на восемь шахматных досок, беседку и парапеты у одноэтажного здания с китайской крышей.

Настя оказалась права: Пирата я узнал сразу. С тем же успехом его могли называть Змей Плискин. Черная кожаная повязка на правом глазу была весьма красноречива.

Рубашка в красно-черную клетку, большая, полинялая. Подозрительный глаз, похожий на сруб ветки, под которым ленивцем болтался темный мешок. Пират беседовал с сутулым мужичком в очках, перевитых желтой изолентой. На столе лежали раскрытые альбомы.

Я направился прямиком к отчиму Насти. Других филателистов в беседке не было.

– Что-то конкретное интересует, молодой человек? – спросил Пират.

Он перевернул альбомный лист, бережно поправил кальку. Всю страницу занимали «Международные полеты в космос».

Мужичок в увечных очках засуетился и, подергивая мочку уха, засеменил к раскладному матерчатому столику под окнами «Чайного домика».

– Хочу кое-что показать.

– Валяйте, если мы говорим о марках, а не о разных штуках, что любят показывать больные ребята в плащах.

– О марках, – подтвердил я.

– Ну да, плаща на вас нет. – Он гаденько усмехнулся.

Я опустил сумку на лавку и откинул клапан. Взялся за край конверта с шуудановскими выпусками, но замер – взгляд сместился правее. Из трубы, играющей роль ножки скамейки, на меня смотрели осы. Три черно-желтых сгустка злобы. Они неподвижно сидели на набившемся в трубу мусоре, как матросы в марсовой корзине, и пялились на меня.

Ладони закололо от осознания не свершившейся, но еще реальной беды. Я ведь чуть было не опустил зад на трубу-логово. Вот была бы потеха. «Гражданин судья, а он не может сесть».

– Шо там? – спросил отчим Насти. – Птицы насрали?

Я осторожно взял сумку и переместился в торец стола, подальше от пристальных осиных глаз и подрагивающих в полумраке трубы жал.

Марки я вытряс на руку, не хотел, чтобы Пират увидел свой адрес на конверте. Это подождет.

– Так-так.

Отчим Насти поднес марки к носу.

Просмотренные он клал пинцетом на обложку закрытого кляссера. Смотрел – откладывал.

А потом он увидел почтовый блок с лукавым Ильичом поверх буддийского дядьки.

Сначала я подумал, что слышу шум в засорившейся вентиляционной трубе. Его издавало горло Пирата. Инфаркт он не заработал, но, судя по выражению лица, был близок к этому. И вовсе не из-за большой ценности марок.

– Ах-х-хр… кто… – вырвалось из забившейся гортани, будто воздух и слова стали твердыми.

Руки тряслись, отчим Насти рассыпал марки, отшатнулся, едва не упал с лавки, стал сгребать в матерчатую сумку альбомы. Лицо подергивалось. Он напоминал слепого. Перепуганного насмерть хрипящего слепого.

– Вам плохо?

Я шагнул к нему. Пират застонал, стек с лавки и стал отползать на четвереньках, волоча за собой сумку. На квадратной площадке с нарисованной краской шахматной доской он вскочил на ноги, поле е4, и припустил по аллее.

Я моргая смотрел ему вслед. Потом пересекся взглядом с очкастым нумизматом. Тот потупился и стал тоже сворачивать удочки. Испугался за компанию, от непонимания бегства товарища.