Колдун

Давая напиться, он, пока раненый пил, вливал в него силу, залечивал раны, выгонял из них гной и воспаление. В разговоре старался прикоснуться к человеку, накрыть его руку своей, и, разговаривая, помогал, как мог. Ему самому становилось легче, да и раненые из его палаты стали гораздо быстрее идти на поправку. И если в первые дни, немного полечив раны, мальчишка кулем валился на кровать и засыпал, то вскоре он все меньше и меньше стал уставать, а к концу третьей недели и вовсе практически не замечал потери сил.

Доктор следил за парнем каждую свободную секунду. Но этих секунд было настолько мало, что заметить что-либо странное или необычное за ним он так и не смог. Пацан как пацан. Вот только раненые в его палате поправлялись быстрее, чем в других, не было осложнений, смертей, хотя, сколько он ни смотрел, сколько ни спрашивал у медсестер, вызывая их недоумевающие взгляды, ничего странного никто никогда не замечал.

Как ни старался доктор задержать мальчишку в госпитале подольше, несмотря на его ежедневные просьбы отправить его обратно на фронт, но пришлось его выписывать.

Ростов по запросу из штаба армии был командирован в 158 запасную пехотную дивизию под командованием полковника Егорова. Обрадованный и одновременно огорченный, он отправился по месту назначения.

— Товарищ полковник, рядовой Ростов прибыл в ваше распоряжение, — получив разрешение войти, едва открыв дверь, доложился Мишка.

Полковник, стоявший у окна спиной к двери, повернулся.

— Миша! Рад тебя видеть, — чуть улыбнулся он. — Как нога? Проходи, нам есть о чем поговорить.

— Павел Константинович, а можно вопрос? — усаживаясь на предложенный стул, спросил парень.

— Не знаю, как сказать тебе, Миша… — едва присевший полковник тяжело вздохнул, и, бросив на стол карандаш, поднялся и нервно заходил по кабинету. — Мы на войне, Миша… И, к сожалению, на войне люди погибают, — полковник замолчал, немигающим взглядом уставившись в стену. По щекам заходили желваки. Решившись, он повернулся к следящему за ним взглядом подростку. — Тамара погибла. Погибла как герой. Я написал представление о присвоении ей звания Героя Советского Союза посмертно. Ты указан ее братом.

— Тамара жива, Павел Константинович, — опустил голову парень. — Не знаю, где она, но она не мертва.

— Миша… Я понимаю, как тяжело… но я видел… — тяжело вздохнув, Егоров попытался найти слова, но парень, крепче сжав в замок руки, вдруг вскинул на него взгляд. Тяжелый, недетский.

— Я знаю, что вы видели, Павел Константинович. Я… — он сглотнул, на секунду опустив глаза, но тут же снова их поднял, прямо взглянув на полковника. — Там, в госпитале, я пытался помочь… Выгнал болезнь. Не важно. В общем, я видел ваши воспоминания о тех днях. Знаю, что погиб Семен Степаныч. Видел, как была ранена Тамара… за несколько минут до прихода подкрепления. Знаю, что вы пытались ее спасти, но не успели… Знаю, что вы приказали ей быть в санчасти, подвалах, но она снова и снова уходила в разведку. Знаю, что вы приказали ее запереть… — Мишка замолчал, увидев, как Егоров рванул ворот гимнастерки. На пол, зазвенев, упала пуговица.

— Но… как? Откуда? — прохрипел он.

Парень, опустив голову, пожал плечами.

— Поклянитесь, что то, что я вам сейчас скажу, останется тайной, — тихо попросил он Егорова.

— Я обещаю тебе, что этот разговор останется между нами, — посмотрев долгим взглядом и опускаясь на стул, медленно произнес полковник.

— Я не знаю, что это, — тихо проговорил подросток. — Я не просил об этом… И я честно не трогал ваши воспоминания, пока вас не увезли. Я хотел спросить у вас… Но вас увезли, а я не мог больше ждать, зная, что все ответы у меня в голове. Я не смотрел больше ничего, только те дни. Честно… — Мишка поднял на него глаза. — Я ненавижу то, что сидит во мне. Я не могу взять или не взять информацию о человеке, оно само в меня вливается. Я научился отодвигать это в сторону, вылавливая только нужные для меня крохи, иначе я бы просто сошел с ума… Иногда я совершенно не управляю этим… Оно сильнее меня! — парня словно прорвало. То, что он так долго хранил в строжайшей тайне, боясь открыться даже самым близким ему людям, сейчас потоком выливалось на полковника. — Я устал, пожимая руку человеку, видеть, как он умирает. Мне надоело краснеть за чужие поступки. Я боюсь смотреть людям в глаза, опасаясь, что из меня вырвется то самое, что сидит внутри, и убьет человека! Вы понимаете? Я не хочу помнить поцелуи чужой невесты, слезы чужой матери, ощущать чужую боль и стремиться к чужим мечтам! Я хочу просто жить! Понимаете? Вот без всего этого… Просто жить… — Мишка уткнулся лицом в сжатые кулаки.

— А Тамара… Она знала? — тихо спросил Егоров.