Колдун

— Тетя Роза! А сюда бомбы не прилетят? — с тревогой спросила Тамара, когда без умолку трещавшая женщина наконец ненадолго замолчала, пересчитывая полученные простыни.

— Шо ты спросила у тети Розы, деточка? — пересчитав простыни, повернулась к ней женщина.

— А бомбы сюда не прилетят? — скручивая бинт, повторила вопрос Тамара.

— А шо такого им тут понадобиться может? Разве шо старая тетя Роза привлечет их изощренное внимание, — присаживаясь на низенькую табуреточку и беря в руки бинт, проговорила она. — Таки я, конечно, сильно понимаю, шо даже бомбам хочется, чтобы тетя Роза обратила на них свое внимание, но что такое очередь, знают и они. К тете Розе, деточка, не только вся Одесса в очередь записывалась и терпеливо ждала, к тете Розе откуда только не приезжали в очередь записываться, и все таки терпеливо ждали, когда тетя Роза совершенно случайно найдет для них время освободиться. А я тебе так скажу: очередь у тети Розы просто таки огромная, и бомбы я пока в список не записывала. Вот ты мне таки объясни, деточка: ну на шо тете Розе в очереди те самые бомбы сдались? Красивые платья им необходимы? Тетя Роза очень сильно сомневается, шо бомбы таки кто-нибудь решится пригласить на бал. Так зачем им к тете Розе, я вас спрашиваю? А я тебе так скажу: те самые бомбы тете Розе совершенно без надобности, и таки им придется сильно подождать, пока список у тети Розы совершенно не опустеет, — со скоростью пулемета выдала женщина, ловко скручивая бинты.

Тамара против воли улыбнулась. Рядом с этой большой и какой-то уютной женщиной, без умолку что-то говорившей, было спокойно, и уже не пугали звучавшие где-то неподалеку разрывы. Девочка сосредоточилась на скручивании бинтов, уйдя в свои мысли, и лишь иногда поддакивая неустанно тараторившей женщине в ответ на ее регулярное: «Так ведь, деточка? Ну шо ты там себе думаешь?»

А вскоре начали приносить раненых, и тете Розе стало не до болтовни. Она металась между ними, снимая, а где не могла снять, там срезая одежду со стонущих солдат большими ножницами, смывала с них грязь, пыль и кровь, готовя их к осмотру врача и операции, ни на минуту не замолкая и регулярно подзывая Тамару:

— Деточка, ну что ты таки себе думаешь? У тети Розы в тазу давным-давно уже даже не вода, а сплошная жидкая грязь! И каким образом тетя Роза должна обмыть этих прилегших отдохнуть кавалеров, когда тетя Роза совершенно не имеет чистой воды? — добродушно ворковала женщина, продолжая свое занятие. — И таки шо ты мене тут стонешь, точно я тебе приятное сделать собираюсь? На тетю Розу сегодня можешь не рассчитывать, сегодня тебе приятное доктор делать будет, — тут же переключалась она на раненого. — А к тете Розе в очередь запишись, я вас уверяю, шо лет так через семьдесят я таки найду время освободиться и непременно сделаю тебе приятно.

Еще две санитарки, переглядываясь, улыбались на привычное ворчание этой совершенно уникальной женщины, и пытались разговаривать с ранеными солдатами, уговаривая их потерпеть, и между делом тоже подзывали девочку:

— Тамарочка, пожалуйста, там в углу стопка чистых полотенец, — звала девочку санитарка лет тридцати с короткими темными волосами, тщательно закрытыми косынкой.

Едва Тамара успевала подать ей полотенца, с другой стороны неслось:

— Тома, принеси мне чистой водички, пожалуйста, — рыжеволосая молодая санитарка, яркая и фигуристая, ловко управлялась с ранеными, так же, как и тетя Роза, подготавливая их к операционной.

Но Тамара, метавшаяся между санитарками, изо всех сил старавшаяся помочь тем, что было в ее силах, очень скоро заметила, что солдатики, ждавшие, когда у санитарок дойдут до них руки, чаще всего не сводят глаз именно с тети Розы, и из последних сил, скрежеща зубами, бормочут:

— Я таки подожду своей очереди до тети Розы…

А раненых все несли и несли… Уже валившаяся с ног от страшной усталости Тамара давно перестала замечать и доносившиеся до них звуки боя, и дым, и гарь, и взрывы… Они слились со стонами и криками раненых, умолявших о помощи и глотке воды.

Тамара с санитарками металась между ними с кружкой, пытаясь хоть немного облегчить страдания изувеченных людей.

Слегка обмытых, их по очереди забирали в операционную. Два хирурга не выходили оттуда, и только медсестры приносили и уносили людей. Прооперированных и забинтованных укладывали на лежащие рядком на полу палатки матрацы, принесенных с поля боя клали уже на улице прямо на землю — места в палатке для них уже не оставалось.

Часто прибегали прачки, приносили чистые простыни и все новые и новые матрацы, на обратном пути забирая снятую с раненых форму, грязные полотенца и бинты. Полотенца они уже не сушили — так и приносили обратно выстиранные и мокрые.

Поначалу Тамара еще замечала, как женщины украдкой вытирают красными, потрескавшимися, воспаленными от постоянной стирки руками мокрые от слез глаза, но вскоре перестала замечать и это. Девочке казалось, что весь мир сузился до этой душной, пропитанной стонами и кровью палатки, и в мире не осталось ничего, кроме боли, страданий и криков изувеченных солдат.