Колдунья

— Ни одна не успела выскочить. Нехорошо получилось, — повторил лорд Хью. — Сын уверяет, что слышал их крики, а вокруг стоял ужасный запах горелого мяса. Как на кухне, где кухарка дура, вот что он сказал.

— Эту почту надо отправить сегодня, милорд? — спросила Элис.

Ее рука со свечой, плавящей сургуч, сильно тряслась, и у нее плохо получалось запечатывать письма.

Днем, когда старый лорд отдыхал, она была обязана сидеть в дамской галерее над большим залом и заниматься шитьем. Это была красивая комната, пожалуй, лучшая во всем замке. В ней имелся эркер с выходящим на внутренний двор широким окном из цветного нормандского стекла.[7] Потолочные балки были выкрашены яркой краской: зеленой, красной, багряной, ярко-синей и голубой. Стены были завешаны красивыми гобеленами, а проглядывающее дерево было обшито панелями или украшено резьбой, изображающей снопы пшеницы, тучных барашков, груды фруктов и разных товаров, напоминающих всякому о богатстве хозяев Каслтона. Дверной проем украшала резьба в виде тяжелых, ниспадающих складками портьер; элемент повторялся и в других уголках, в частности на скамье у окна, где часто уединялись Кэтрин и ее избранные наперсницы, подальше от посторонних глаз. Здесь был и камин, нисколько не хуже монастырского, с квадратной дымовой трубой резного камня, по которой дым отводился наружу; воздух в помещении всегда был чист, и стены не покрывала сажа. Полы были застланы полированным деревом и усыпаны свежими травами, которые то сбивались в кучки, то снова разносились подолами женских юбок. Галерея была длинная, три четверти от расположенного ниже большого зала. Спальня Кэтрин находилась в дальнем конце слева, стрельчатое окно внутри, сделанное из дорогого стекла, смотрело во двор замка. Остальные женщины жили напротив; в узенькие бойницы их спален, выходящих на реку, задувал ветер, а в дурную погоду и снег. Рядом была еще одна небольшая комнатка, пустая, если не считать хранившейся там старой мебели и сломанных ткацких станков. Зимой и в плохую весеннюю и осеннюю погоду женщины от завтрака до темноты сидели в четырех стенах.

Они почти не двигались, разве что во время трапез спускались и поднимались по широкой недлинной лестнице в большой зал. В зимние месяцы они занимались шитьем, чтением, составлением писем, вязанием и пением, иногда ссорились.

Элис делала вид, что загружена работой у лорда Хью, и, как могла, держалась подальше от дамской галереи. Ей не нравились зачастую грубые женские сплетни, она опасалась и леди Кэтрин, которая, кстати, ни разу ей не угрожала, голоса не повышала, но и глаз с нее не спускала, как, впрочем, и с остальных дам. В комнате царила напряженная атмосфера незаметного, но непрерывного соперничества. В долгие часы между обедом и ужином, подававшимся уже в сумерках, когда Хьюго охотился или вместе с отцом вершил суд, собирал с арендаторов плату или объезжал свои владения, женщины предавались приятным беседам. Но как только по каменным ступеням слышались быстрые шаги Хьюго, они поправляли чепцы, разглаживали платья и переглядывались, критически оценивая и сравнивая себя с другими.

Одна Элис не поднимала глаз. В дамской галерее всегда находилось какое-нибудь шитье. Бесконечный гобелен, например, о двенадцати панелях, который начала мать леди Кэтрин, а перед смертью завещала дочери. Когда Хьюго с грохотом отворял дверь и возникал на пороге, Элис, уставившись на руки, продолжала делать стежок за стежком. С той минуты, когда она впервые увидела его, она ни разу не посмотрела на него прямо. Когда он появлялся, она выходила, а когда ей доводилось сталкиваться с ним на лестнице, она прижималась спиной к холодным камням стены, потупившись и молясь о том, чтобы он не заметил ее. Если он стоял близко, она кожей ощущала его присутствие, это было как дуновение ветра или дыхание. Когда за ее спиной закрывалась дверь, она каким-то образом понимала, что вышел именно Хьюго. Ей очень хотелось посмотреть на него, она поймала себя на том, что ее взгляд тянется к нему как магнитом. Ей интересно было увидеть, какое у него лицо: мрачное, молчаливое, угрюмое или светящееся живой и непринужденной радостью. Но она знала: когда он в комнате, леди Кэтрин, как часовой на сторожевой башне, неусыпно следит за каждой из дам. Малейший признак внимания Хьюго к любой из женщин будет немедленно разоблачен, и позже бедняжку ждет неминуемая и полноценная расплата. Элис пугала жгучая ревнивость госпожи, она опасалась бесконечных интриг в замке и скрытого, негласного соперничества в дамской галерее.

И еще она очень боялась нарушить обет. Боялась больше всего.

Однажды лорд Хьюго, легко взбегая по ступенькам навстречу спускающейся Элис, остановился, подождал, пока она поравняется с ним, взял ее одним пальцем за подбородок и повернул ее голову лицом к узенькому стрельчатому окну.

— А ты красивая, — заметил он, словно искал в ней какой-нибудь изъян и не нашел. — И волосы отрастают, гляди-ка, какие золотистые.