Колдунья.

   Теперь крестьянинъ потерялъ все свое безстрастіе "судьи". Бѣшенство и жажда мщенія въ конецъ овладѣли всѣмъ его существомъ. Онъ схватилъ свою жертву за волосы и приблизилъ лицо ея къ огню. Ему хотѣлось всю ее, сейчасъ же, сію минуту, бросить въ пылающій огонь, но что-то въ глубинѣ души еще удерживало его: не то страхъ послѣдняго рѣшительнаго шага, не то голосъ еще не совершенно уснувшаго чувства человѣчности, хотя онъ не переставалъ повторять себѣ, что сожженіе колдуньи — дѣло похвальное и правое...

   Но, мало по малу, искушеніе покончить съ ней разомъ становилось непреодолимымъ; страшная мысль, что провидѣніе избрало его своимъ оружіемъ для совершенія казни, все шире охватывала его помраченный мозгъ, и въ фанатическомъ изступленіи онъ отдался всецѣло овладѣвшей имъ безумной идеѣ справедливаго мщенія...

VI.

   Вдругъ жена Клотара, вся дрожа, поднялась съ мѣста и прошептала:

   — Какъ будто шумъ? слышны голоса...

   — Иди... посмотри! — пробормоталъ Клотаръ.

   Въ эту минуту послышался сильный ударъ кулакомъ въ наружную дверь и громкій, повелительный голосъ прокричалъ:

   — Отворите, именемъ закона!

   Несчастная мученица раскрыла глаза, и въ нихъ мелькнулъ слабый лучъ надежды на спасенье... Клотаръ съ женой, застигнутые врасплохъ, съ ужасомъ переглянулись. Они застыли на мѣстѣ... зубы ихъ громко стучали...

   Дочь, повидимому, не вполнѣ сознававшая всю опасность положенія, спокойно замѣтила:

   — Спрячь же колдунью на чердакъ, отецъ... подъ сѣно...

   — Правда! — пробормоталъ крестьянинъ, — а ты, жена, задержи ихъ какъ нибудь разговоромъ...

   — Убей ее! теперь ужь поздно ее спасать! — прошептала жена и затѣмъ,ставъ къ двери, за которой все громче раздавались голоса, закричала:

   — Господи Іисусе! что это за шумъ такой?

   — Это я, мэръ, и полевой стражъ... отворяйте сейчасъ-же, или я выломаю дверь...

   — Не дѣлайте этого, господинъ мэръ, не разоряйте бѣдныхъ людей... Я отворю по доброй волѣ... у меня и причины нѣтъ не отворять вамъ..

   Она начала возиться съ замкомъ, охать и кряхтѣть.

   — Чуточку терпѣнья, господинъ мэръ... когда спѣшишь — дѣло никогда не спорится... просто голова кругомъ идетъ...

   Сильный ударъ ломомъ въ дверь положилъ конецъ ея разглагольствованіямъ; замокъ отскочилъ и дверь широко распахнулась въ ту самую минуту, когда Клотаръ взбирался по лѣстницѣ на чердакъ съ колдуньей на плечахъ.

   — Остановитесь! крикнулъ мэръ.

   — Это — колдунья! отозвался Клотаръ, продолжая поспѣшно подниматься.

   Тогда мэръ, въ сопровожденіи полеваго стража и нѣсколькихъ крестьянъ, ворвался въ жилище, но Клотаръ былъ уже на чердакѣ и съ силою захлопнулъ за собою опускную дверь, за которой поднялась страшная возня.

   Слышно было, какъ тяжелые предметы одинъ за другимъ падали на дверь, отнимая всякую возможность открыть ее снизу...

   Напрасно старались всевозможными усиліями приподнять горизонтальную опускную дверь; по временамъ, она нѣсколько уступала, приподнималась, затѣмъ снова упадала... Притащили со двора бревно, натискъ становился все сильнѣе, нападающіе уже начинали одолѣвать, какъ вдругъ сверху раздался громкій голосъ Клотара:

   — Все кончено! она получила должное...

   И, собственноручно устраняя всѣ преграды, въ отверстіе приподнятой двери показался Клотаръ... Лицо его было синевато-багроваго цвѣта, глаза дико блуждали...

   — Я отомстилъ за деревню... берите меня!..

   Около самой двери лежала вся почернѣвшая и задушенная женщина, и когда мэръ нагнулся къ трупу для освидѣтельствованія, ему почудилось, что въ остановившихся мертвыхъ зрачкахъ ея отпечатлѣлся образъ убійцы...

* * *

   Въ ноябрѣ, рано поутру, чуть только первые лучи зари заалѣли на востокѣ, Клотаръ былъ гильотинированъ на большой городской площади.

   Много народа сбѣжалось на это зрѣлище, въ особенности изъ окрестныхъ деревень; нѣкоторые жалѣли осужденнаго. Преступникъ былъ менѣе блѣденъ, чѣмъ его палачъ. Взоръ его былъ кротокъ и спокоенъ. Онъ шелъ на казнь мужественно, и внимательно слушалъ напутственное слово священника. Но когда взоръ его упалъ на воздвигнутую для него гильотину — силы на мгновенье измѣнили ему... Его охватила смертельная скорбь разставаться съ жизнью, между тѣмъ какъ въ ушахъ раздавались утѣшенія духовника, говорившаго объ Искупителѣ. Но въ послѣднюю, предсмертную минуту, когда волнующаяся народная толпа вдругъ вся стихла и замерла, объятая ужасомъ предъ лицомъ смерти, — присутствіе духа вновь вернулось къ крестьянину и, поцѣловавъ священника, онъ проговорилъ:

   — Смерть моя несправедлива... сожженіе колдуній — дѣло благое!..

   Затѣмъ онъ отдался въ руки палача съ полнымъ спокойствіемъ, съ глубокой вѣрой въ божеское правосудіе, съ надеждой на будущую вѣчную жизнь.

   И палачъ совершилъ свое дѣло...